Мне приснилось, что я студентка. Вместе с сокурсниками мы идём по университетскому двору. Тут врываются то ли солдаты, то ли жандармы – наверное, ищут листовки. Нам приказывают поднять руки и стать к стенке. Обыскивая нагло лапают.
Потом приказывают раздеться и стать на колени. Мы все стремительно снимаем, кроме трусов и опускаемся. Солдаты суют нам в рот стволы карабинов и начинают ими трахать. Мы очень боимся. Я вижу, как рядом девушка и парень плачут от унижения, обсасывая стволы. Солдаты ржут. Я начинаю нежно лизать ствол языком – это лучше, чем выбитые зубы и сорванные мушкой губы.
«Мой» капрал говорит: а вот эту возьмем допросить… Просыпаюсь с жутким стояком. Бегу в ванную, пускаю струю и поворачиваюсь спиной. Через миг меня обнимаем сзади мой водяной. Его член только прижимается к спине, а руки начинают меня гладить. – Тебе как нравится, когда тебя трахают, один или группой? – Когда насильно – лучше несколько, тогда острее унижение, а когда нежно — любовь требует уединения. – А если бы тебя полюбили бы два друга?
– Ну, тогда, они бы целовались, а я им — делал минет! — Нравится у всех на глазах? – Да, я когда смотрел «Однажды в Америке», представлял, что это я операционистка в банке, которую трахают при ограблении: у всех на глазах нагибают через стол, задирают длинную строгую темную юбку, нижнюю белую, спускают лиловые шелковые панталончики и трахают.
Первый сжимая ляжки, второй – пошлепывая, а третий – умница – гладит животик. А ты в жизни пытался отдаться? – Нет, я каждый день жалею: в 13 был в детском лагере, там один наглый жирдяй, трепал меня по щеке: «Анжела, ты похорошела» и крутил соски, так, что на майках оставались следы.
Если бы я вернулся назад, в те дни, подошел бы к нему и опустив глаза сказал: Я – буду твоя Анжела, не бей меня, пожалуйста, хочешь я перед тобой на колени встану, и трусы сниму как раб? Он был меня заставлял бы сосать, а я просил бы, чтобы он никому не говорил, иначе все будут этого требовать, а я хочу –тебе одному. А по дороге из лагеря он бы сказал, что я – его соска и все бы меня дразнили, но больше я бы с ними не встречался. – Расскажи, что-нибудь острое!
– Ну, я например, сижу на скамейке, подсаживается мужик, кладёт руку на ляжку и начинает трогать: сиди смирно! – и второй рукой под рубашку. – Я вам нравлюсь (дрожащим голосом)? – Ты не очень, а жопка у тебя – ничего. – Если я буду пацан угощает! – Тут первый вернулся с сумкой, полной банок.
Они пошли за угол, к заросшим гаражам, и меня легко повели за руку. Ты – молодец – они открыли банки и жадно выпили. Приободрились на глазах. — Давай, глотни с нами, спонсор! Тут я вспомнил, как беспощадны блатные к тем, кто скрывает «масть», и как якобы мгновенно определяют тех, кто сосет. Нет, извините, я -не могу – Больной или брезгуешь с народом? – Мне с вами нельзя – я вафлил… Так ты – пидор? – Ну, так получилось, я – соска и меня чмошник! Чмошник? Как тебя чморили? – Ссаки в рот лили. От такой жуткой откровенности я был вне себя. А в очко тебя сифонили? Я подумал, что с водяным – не считается, это как сон – нет, в очко, нет. – Целочка, значит, очковая?
Сейчас по правим, живо снимай порты и в позу! Я немедленно спустил джинсы и трусы до щиколоток и нагнулся к земле – начиналась жесть. Водяной не соврал – боли почти не было. Но входили они в меня жестко, сильно, рывками, наваливались, сильно тискали бока. – А не врешь, что целочка, больно разработанная жопа, сорвал – убьём! Нет, это просто я жопу мыл… Живи, сука!
Отрахав меня и спустив из всех сил похмельную малофью, они ушли, напоследок дав такой поджопник, что я улетел в кусты. Литр влитой спермы сделал своё дело – от этой клизмы меня пронесло тут. Я вытерся листиками, натянул штаны и подумал, что теперь трусы надо будет срочно стирать, и не потеряют ли они от этого магической силы.