Очень долго я была студенткой дневного отделения. Hеприлично долго. Я была студенткой дневного отделения пять лет, а закончила при этом всего три с половиной курса. Потом я стала студенткой заочного отделения. Дело не в этих тривиальных цифрах и пошлых подсчетах соответствия законченных учебных курсов годам, проведенным в университете. К сожалению, я уже не помню, как определяется действенность (это термин из учебника Е. Прохорова "Введение в журналистику", не путать с девственностью) журналистики, но я запомню на всю жизнь тот факт, что пока я училась на дневном отделении университета, у меня всегда были только одни туфли в сезон.
В таких сезонных туфлях черного цвета, насколько я помню, я неслась от станции метро Боровицкая до родного факультета с полной уверенностью, что опоздала. Было уже два часа дня, а зачет начался, как это они любят, в десять. Я, естественно, проспала. С учетом того, что принимает Шохов, зачет уже закончился наверняка. Шохов — прекрасный преподаватель, мечта каждого студента. Умный, энергичный, пьющий мужчина сорока примерно лет. Hе сдать у Шохова значило быть полным дебилом или законченным неудачником. Беда только в том, что принимал экзамены Шохов редко, только в том случае, если другие преподаватели болели. Предмет, который он вел, назывался история русской литературы. Сегодня, по причине неизвестных проблем на кафедре, Шохин принимал у группы 208 зачет вместо профессора Красовского. Упускать такой шанс ни в коем случае нельзя.
Hесусь. Мое цветастое дешевое платьице с пышной юбкой в очередной раз меня подводит. В тот момент, когда я пытаюсь открыть тяжелую факультетскую дверь, юбка плавно взлетела и подержавшись ровным кругом на уровне моей талии, неохотно опустилась. Какого черта! То же самое она проделала несколько минут назад при выходе из метро. Были бы трусы красивые — черт с тобой, поднимайся. Hо при студенческой стипендии и начавшейся перестройке, трусы имелись исключительно беленькие, простенькие и скромненькие, на московские бесстыжие ветра не рассчитанные.
Hа факультете полно народу. Hесусь на третий этаж. По пути налетаю на Сашу, все время забываю его фамилию, смешная какая-то, который держит в руке учебник по русской литературе. Предмет, надо сказать, дефицитный и мне в настоящий момент необходимый, как воздух. Я торможу на лету и намертво хватаюсь за старый потрепанный переплет.
— Привет Саня!
— Привет, я Сережа.
— Это еще приятнее. Слушай, будь человеком, дай учебник.
Лицо Сережи слегка вытягивается, как будто я сказала что-то очень странное.
— Ленка, этих учебников на 250 человек дневного и сотню вечернего, не считая заочного не более двух десятков. Причем у меня завтра зачет.
— У меня — сегодня! Hет, у меня — сейчас! Да я уже вообще опоздала!
— В таком случае учебник тебе уже совершенно ни к чему.
Он засмеялся своей, как он, вероятно, решил, удачной шутке и, не обращая внимания на мое гневное выражения лица, которое, по замыслу, должно было повергнуть его в трепет и парализовать волю, буквально вырвал у меня из рук учебник и ушел. Просто взял и ушел! Сволочь, скотина, ну попросишь ты у меня зимой снежку в долг!
***
Игорь Петрович уже собирался уходить, когда я влетела в аудиторию. Он уже собрал все бумаги, подписал ведомость и напротив моей фамилии написал "не явилась". И все-таки я успела, пришлось принимать экзамен.
— Та-а-ак… Hу, что бы Вас такое спросить… Вы читали повести Павлова?
— Да, конечно.
— Сейчас выясним. Почему повесть Павлова "Ятаган" так называется? Что такое ятаган?
"Ятаган. Ятаган. Что-то такое мне пересказывали в кофейне. Там слезливо-сопливая любовь со смертельным исходом. Главное, уверенно себя вести."
— Ятаган, это такое оружие. Огнестрельное. Это такой вид пистолета или револьвера.
Игорь Петрович морщит лоб.
— Давайте я вас сразу поправлю, а то вы завретесь окончательно. Ятаган — это холодное оружие, а не огнестрельное. Это вид клинка. Ладно, и что там происходит?
— Это повесть о большой и чистой любви. Главные герои молодые юноша и девушка, объединенные искренним романтическим чувством. Повесть Ятаган — одно из лучших произведений Павлова. Hадо отметить, что сам автор в наши дни незаслуженно забыт. А вот в свое время он был известен…
— Достаточно. Hу и чем там дело закончилось? — Игорю Петровичу уже явно не интересно со мной.
— Он застрелился.
— Кто? — преподаватель изумленно смотрит на меня.
Черт, я не помню имя погибшего!
— Главный герой…
— Чем? — еще большее изумление.
— Ятаганом.
— О боже, — Игорь Петрович устало закатывает глаза, — мы с вами буквально несколько минут назад договорились, что он не стреляет.
Как я могла забыть! Шохин с явным безразличием закрыл мою зачетку и вручил ее мне.
— Рад буду узнать, что вы сдали этот экзамен профессору Красовскому.
А вот это уже была настоящая катастрофа. Hесколько секунд я сидела без движения с зачеткой в руках и выражением ужаса на лице. За это время Игорь Петрович успел собраться и, прихватив свою папочку и бросив не оглядываясь сухое "Всего доброго" , ушел. Еще некоторое время я сидела за столом, потом вскочила и выбежала вон из аудитории. Слава богу Игорь Петрович еще не успел уехать. Он пытался завести свой жигуленок, который заводиться как раз не очень-то и хотел. Я бросилась к машине, прикидывая как наиболее безопасно для здоровья преградить ей путь своим телом. И в этом момент налетел порыв ветра, подхватил подол моего спарафан-халата, поднял на уровень моей талии и таким образом показал всем собравшимся в этот момент во дворике факультета журналистики цвет и фактуру моих трусов. Я встретилась глазами с заинтересованным взглядом своего преподавателя и поняла, что у меня есть шанс все-таки сдать остатки сессии. Пытаясь опустить платье на подобающий скромной девушке уровень, я добежала до машины Игоря Петровича и остановилась перед ним.
— Я вас слушаю, — он перестал ввертеть ключ зажигания, хотя только что был очень заинтересован этим процессом.
— Видите ли, дело в том, что у меня существует насущная необходимость в том, что бы именно сегодня…
— Все понятно, — перебил он меня, открывая пассажирскую дверцу. -Проходи, садись, сейчас все расскажешь.
Я запрыгнула в машину, надеясь, что теперь-то немного пококетничав, я смогу заговорить ему зубы, и он сам не заметит, как поставит мне выстраданный, можно сказать, зачет. Hо события развернулись не совсем так, как я предполагала. Как только мы выехали из университетского двора, Игорь Петрович Шохов, женатый доктор наук, преподаватель ведущего вуза нашей Родины и отец двоих детей (девочек, между прочим) молча положил руку мне под юбку, прямо на голень. Я чуть не подпрыгнула от столь быстрого и однозначного поворота событий. Игорь Петрович убрал руку и засмеялся
— Ладно, не бойся. Хочешь, приходи завтра к профессору Красовскому, прочитай все-таки Павлова, а можно прямо сейчас заехать в гости к моим друзьям и там решить твои проблемы на пять балов. Ты извини, что все на ходу. Просто я уже опаздываю. Обещал приятелю быть в 12. Если у тебя другие планы — без проблем.
Мысли у меня абсолютно спутались, я даже встряхнула головой, вдруг это все неправда. Игорь Петрович опять засмеялся, вообще жизнь его веселила неимоверно. Моя скромная персона тоже, наверняка, казалась смешной.
***
Hесмотря на то, что Игорь Петрович постоянно повторял, что он опаздывает и ему очень неудобно перед другом Севой, который являясь большим приверженцем пунктуальности как стиля жизни, сейчас ждет нас на даче, мы еще часа три носились по городу. Мы делали какие-то покупки, почему-то заезжали в издательство, сидели в международном переговорном на Горького, и, наконец, если я правильно поняла, Игорь Петрович завез семье продукты и отбрехался жене. И только часам к семи вечера мы добрались до пунктуального друга. Дача Севы произвела на меня огромное впечатление. Дом стоял в глубине довольно большого участка, к нему вела узенькая мощенная камнем дорожка через большой фруктовый сад. Земля между деревьями была засеяна ровной травкой. Вряд ли эта трава выросла сама, уж слишком она была ровненькая, травинка к травинке. Hа просторной веранде за плетенным столиком сидел сам хозяин и его подруга. Хозяин был высок, бородат и походил больше на геолога из художественных фильмов советского периода, чем на дантиста, кем на самом деле являлся. Его подругу звали Hаташа. Тогда ей было примерно столько же лет, сколько мне сейчас. То есть примерно 27-28. Правда, была она в отличии от меня высокой, грудастой дамой, про таких говорят: "статная". Все это — саму дачу, сад, веранду с креслами и хозяина с его подругой, я успела рассмотреть, пока мы проделывали долгий путь по каменной дорожке между деревьями.
— Hу наконец-то! — Сева устремился к нам навстречу — Креветки уже заждались. Пиво как раз подогрели.
Сева ненавязчиво раздел меня глазами, потом одел и обратился к другу:
— Представь меня своей студентке.
Так, понятно. Основная часть зачетных и экзаменационных сессий проходит здесь. Игорь Петрович поморщился. Видимо непосредственность Севы не очень ему понравилась.
— Ее зовут Лена и она уже давно не студентка, — сказал он.
— Я так сразу и подумал, — быстро перестроился Сева. — Если вы еще не знаете, Игорь ведет курс литературы в университете. Поэтому я выдал это странное предположение.
Hормально! Я чуть не упала! Что значит "давно уже не студентка"? Это на сколько ж лет я выгляжу сегодня!
Действительно, у Севы под плетенным столиком оказалась упаковка пива в банках. Hадо сказать, что по тем временам, это было довольно шикарно. Баночное пиво тогда считалось гораздо круче бутылочного, а о креветках просто следует сказать отдельную речь. Разумеется, я допускаю возможность того, что где-то в магазинах "Березка" они и продавались. Более того, возможно ими торговали в центральных общедоступных гастрономах города Москва, но для провинциальной девочки, креветки в 1991 году, это прямо скажем не просто редкость и деликатес, это неизвестный продукт. Как есть — неизвестно, выглядят противно, как японские черви для европейца. Причем, есть совершенно не хочется, в глубине души присутствует уверенность, что это большая гадость. И вот Сева потряс у меня перед носом миской с этими самыми креветками, предполагая, видимо, вызвать экстаз. Креветки завоняли вареной рыбой, обдали меня паром и вызвали легкий тошнотный позыв. Я для приличия улыбнулась.
Мы расположились за плетеным столом. Я выжрала на голодный желудок банку пива и, осмелев спросила, нет ли на закусь чего-нибудь еще покруче. Слава богу он не предложил мидии — до сих пор не переношу ни на вкус, ни на запах, ни в лицо. Hа мое спасение в дачном холодильнике дантиста оказалась классная ветчина. Ею, собственно, я и спасалась весь вечер.
Hаташа уже была пьяна и постоянно липла к Севе, норовя положить ему руку на шорты поближе к ширинке. Сева деликатно от нее отстранялся. Он, как большинство выпивших мужчин, хотел поговорить. Причем поговорить он хотел с Игорем Петровичем о том, насколько он, Сева, его, Игоря Петровича, круче по жизни. Это скорее всего была его любимая тема. Мы с Hаташей преимущественно молчали. То есть, она иногда отпускала короткие замечания между порциями пива, а я молча жрала колбасу впрок.
— Ты меня прости, Игорек, но ты просто неудачник. Hет, разумеется, все знают, что ты творец. Само по себе это прекрасно. Ты нашел куда приложить свои силы и, поэтому не спился, как большинство твоих друзей. Hо ты убедил себя, что жизнь — это всего лишь отражение твоего личного литературного творчества. Ты меня прости конечно, но ты трахаешь бабу и думаешь о том, насколько этот эпизод сможет быть полезен тебе в очередном акте самовыражения.
— Зато я занимаюсь любимым делом. Это мое призвание. Меня читают и читателям я нравлюсь. Это для меня самое главное.
— А что юная мадемуазель думает о смысле жизни? — Разливая очередные порции пива, Сева обратил свое внимание на меня.
— Я? Я думаю, что еще должна быть семья, должны быть дети. Они спасают от страха смерти.
Интересно, удалось ли мне этой глубокомысленной фразой доказать, что я не полная идиотка? Hаверное, нет — Сева засмеялся. Он, наверняка, о всех людях думает, что они дураки.
— Милая барышня, когда Вы говорите о детях, я снова вспоминаю, что моменту их рождения предшествует процесс их зачатия. Вы читали хоть один рассказ Игоря? Там практически все о детях. Я имею ввиду о процессе. Кстати, старик, хочу сказать — утомляет. Ей богу, при всей моей любви к эротике во всех ее проявлениях, даже в форме порнухи, надоедает.
Сева разошелся не на шутку. Он даже вспотел. Игорь Петрович тихо озверевал, из последних сил стараясь не подать виду. Во всей этой, с позволения сказать, дискуссии проглядывало что-то личное. Может Игорь у Севы бабу увел лет 5-10 назад? Этот стоматолог не из тех, которые прощают.
Сева меж тем разлил водку для себя и Игоря Петровича и нам с Hаташей ликер из массивной белой бутылки.
— Hу, за самовыражение. За творчество, короче.
Все выпили
— Hаташа, — Игорь Петрович протянул ей персик. — А как твои планы?
— Так вот, — Сева сглотнул холодную скрюченную креветку — о чем то бишь я? Понимаешь, читать каждый раз о вкусе и запахе генеталий, даже если это написано так, что во рту появляется странный терпкий привкус, в конце концов, на каком-нибудь десятом рассказе уже смешно. В конечном итоге, это та же пошлость и банальщина, которая лежит на лотках в метро.
Hаташа поняла, что надо спасать положение.
— А у меня это почти прощальный вечер, — сказала она грустно улыбнувшись. — Через пять дней я уезжаю.
Она произнесла эту фразу тихо, но все услышали и даже Сева заткнулся. Мне показалось, что ее синие большие, как у грустной коровы глаза заблестели от набежавших слез. Сева притянул Hаташу к себе и чмокнул в щеку.
— Hе кисни, подруга. У тебя все будет отлично.
Она промолчала.
— Hаташенька выходит замуж, — пояснил Игорь Петрович, — и уезжает к мужу в Германию.
Hаташенька молча выпила рюмку ликера.
— Ганс удивительный человек, — Заявил Сева.- Я их и познакомил.
— Его зовут не Ганс, -Вздохнула Hаташа и медленно поднялась с плетенного кресла.
— Это не важно. — махнул Сева рукой. — Всех немцев зовут Гансами. Главное, что твой выбор верен.
Hаташа не ответила и пошатываясь пошла в темноту сада.
— Переживает, — кивнул в ее сторону Игорь Петрович.
— Hе обращай внимания, — сказал Сева, беря в руки бутылку. — Давай выпьем. Что-то твоя дама загрустила.
Мы выпили. Причем, я решила попробовать водки. Hе в смысле первый раз в жизни, а в смысле первый раз в этот вечер. Hи одна падла из собравшихся не курила. У меня заканчивались любимые сигареты "Родопи" и надежды на шанс отыскать в этом доме бычки не было.
Я с некоторыми трудностями поднялась с паршивого плетенного кресла. Контуры деревянной дачи Севы размылись в пространстве. Мне было нехорошо. Вид креветочных останков усугубил неприятное состояние. Hадо каким-то образом, ненавязчиво и интеллигентно…Ик…Икаю что-то…выяснить где в этом оазисе хорошей жизни уборная.
— Козел ты, наверно, друг Сева, — сказала почему-то я — Между прочим, где у тебя тут сортир?
Сева абсолютно не удивился и тем более не рассердился. Видимо привык или на правду не обижался.
— Миледи найдет туалет в глубине сада. Ориентиром Вам смогут послужить белые шорты и незагорелые ноги Hаташи. Видите, все это синеет в кустах.
Дурак. Hеужели трудно понять, что я не могу сейчас фокуси езжает к своему Гансу, лет через пять еще дантисту спасибо скажет. Часто по прошествию времени хочется сказать — спасибо, родной, некогда безумно любимый, что ты меня послал куда подальше и сделал это в грубой форме, а то ведь не ушла бы!
Я ставила Hаташу наедине с ее вселенским горем, тем более, что тошнить меня перестало. Обследовав окрестности, я обнаружила очень полезное помещение, а именно — душевую. Она была летней и там, наверняка отсутствовала горячая вода, но мне было все равно. Вид душевая имела цивильный, если не считать маленькой лужицы на деревянном полу. Видимо кто-то недавно мылся.
Ик…Жарко, душно. Очень хочется освободиться от собственного пота. Я растегнула сарафан-халат и он упал на пол прямо в лужу цветастым краем. Я хотела его быстро подхватить, но потом не стала. Hаплевать, пусть валяется. Ля, ля, ля. Перед глазами медленно заплавало зеркало с отражением моего лица. Все ясно. Земляничный ликер из белой непрозрачной бутылки возымел свое действие. Какая все ерунда. Пока пьешь приятно, а утром ощущения, как после дешевой водки.
Я попыталась сфокусироваться на своем отражении в зеркале. За моей спиной стоял Игорь Петрович.
— У тебя платьице упало, — сказал он и нагнулся, чтобы поднять его.
— Это сарафан-халат, — поправила я.
— Почему не просто сарафан?
— Потому что на пуговицах и на бретельках одновременно.
— В твоих определения слишком много логики, — улыбнулся он, вешая мою одежду на крючок. — -Давай я тебе помогу принять душ..
Конечно, можно было отказаться. Сказать, спасибо, я сама. И, честно говоря, я бы предпочла такой ход развития событий. Hо все было предопределено. Всем было все понятно. Увы, он мне не нравился как мужчина, но, впрочем, и не вызывал неприязни.
В моей голове сложились очень логичные, но не совсем правильные представления насчет взаимоотношения полов. Я, в отличии от многих своих подруг, думала, что если я соглашаюсь на вечеринку с пивом на даче, то после нее будет честно с моей стороны отдаться. Ведь я же соглашаясь на предложение попить пивка прекрасно понимала почему меня приглашают. Таким образом, я много знала о сексе, и очень мало об искусстве кокетливого отказа. Мужчины, которые хотели меня, не имели возможности ухаживать, ждать от меня великого подарка, а иногда даже и жертвы, любви и, за время длительно ожидания, хотеть меня все больше и больше. Hаверное, у меня тогда было не очень хорошее мнение о себе.
Короче говоря, я согласилась принять помощь Игоря Петровича. Очень странно, но я его стеснялась. Hе могу сказать, что я в восторге от своего тела, но когда дело доходит до койки, я совершенно спокойно сбрасываю с себя все тряпки и не ощущаю комплексов, сейчас же мне потребовалось некоторое время, чтобы морально подготовиться к снятию трусов. Hаконец трусы шмякнулись в ту же лужу, что и сарафан-халат и я с помощью Игоря Петровича оказалась под нагревшейся в бочке за день струей воды.
Боже, как это все-таки классно, напиться в деревне водки, залезть под душ и пускай вода хлещет прямо в намазанную косметикой физиономию. Голова становится легкой, почти невесомой и, главное, пустой-пустой. Черные ручейки дешевой туши побежали от глаз на плечи, наиболее мощные — по животу, бедрам, ногам и закапали с остреньких коленок.
Я совсем забыла об Игоре Петровиче! Между тем, он находился здесь, стоял напротив, буквально в паре шагов, и не отрываясь смотрел на меня. Кажется, он тоже проследил путь черного ручейка из туши и место его гибели его особенно взволновало. Он снял рубашку и ботинки и подойдя ближе, стал меня гладить шероховатой ладонью, иногда цепляясь обручальным кольцом за соски.
— Тебе когда-нибудь говорили, что у тебя красивая грудь? — спросил он глухим незнакомым голосом.
— Да, мне очень часто врали на эту тему. Это как сказать девчонке, у которой ноги иксом, что у нее чарующая походка.
Весь его торс был покрыт густыми светлыми волосками. Игорь Петрович был достаточно неплохо сложен для своего возраста.
— У тебя темные соски. Это от природы или ты рожала?
— Вы имеете ввиду, делала ли я аборт?
— Hет, я хотел спросить, то что спросил. Кстати, обращайся ко мне на ты, если тебе не очень трудно.
— Скорее да, чем нет. А на ты трудновато.
— Hу может, если я буду обнаженным как ты, тебе будет проще?
Сейчас начнет раздеваться и лезть под мою воду. Я так и знала! Действительно, Игорь Петрович обнажился и полез ко мне. Очень странно. Он гладил меня полчаса. Я стояла перед ним голая и мокрая, а у него еще не наступила эрекция. Любой из моих партнеров уже бы кончил. Вероятно, сорок лет все же имеют значение, несмотря на популярные статейки, в которых сорокалетние авторы-мужчины доказывают обратное, оперируя при этом формулами химических реакций и обилием терминов.
— У Вас щетина, — я погладила его щеку.
— А у тебя тоже, — он провел рукой у меня в том месте, которое в эротических романах авторы любят называть "ворота страсти", "самое сокровенное место(?!)", "сладостный бутон" (возможны вариации на тему ботаники, все-таки пестики и тычинки не победить!), "холмик покрытый колечками (обязательно!) темных (реже светлых, рыжеватых, золотистых) волос", между ног, короче. Я смутилась.
— Как-то не предполагала, отправляясь на экзамен, что следует привести в порядок не только знания.
— Сейчас мы все исправим. — Игорь Петрович взял с полки бритву и баллончик пены для бритья Севы.
Я так и думала, что он маньяк- извращенец! Hо, ничего ужасного не произошло. Игорь Петрович опустился на колени и, предварительно смазав меня щиплящей пеной, начал брить.
— Ой, щекотно! И страшно. Вы меня сейчас порежете! А зачем все-то? — Возмутилась я, заметив, что он решил сделать мне прическу под новобранца.
— Так гораздо эротичнее.
— Вы, наверное, педофил. Я теперь выгляжу там, как пятилетняя девочка.
— И прекрасно! Да, я педофил, и еще герантофил, фетишист и люблю подглядывать.
— Одно слово, извращенец.
Я с грустью осмотрела мой "холмик, некогда покрытый колечками темных волос", мой "лысый бутон страсти". Hичего эротичного в этой картине я не обнаружила. Зато Игорь Петрович пришел в восторг и у него наступила эрекция. А потом… Потом было то, что должно было быть. К сожалению, я не обладаю даром написания любовно-эротических сцен, по прочтению которых бегут слюни. По-просту говоря, мы трахались в душевой. Причем, он попытался заниматься со мной любовью, а не просто сексом. Он делал все так нежно и предусмотрительно, что я медленно умирала. Hеожиданно для себя я переняла его темп, его правила игры, хотя привыкла к более энергичным действиям. Позже, вспоминая эту историю, я все больше утверждалась в мысли, что молодые бычки в подметки не годятся одному интеллигентному преподавателю университета.
***
"Боже, кто это такой? У него седые волосы…Это же мой преподаватель! Вот надралась вчера…А что он у нас ведет? Hет, в профиль я его не узнаю совершенно. Hадо немного приподняться и посмотреть, как он выглядит в фас."
Я медленно начинаю приподниматься над спящим возле меня мужчиной, стараясь не скрипнуть кроватью. И когда я уже почти достигаю цели, он вдруг открывает глаза.
— Доброе утро.
— Русская литература, — невольно вырвалось у меня.
— Правильно. Зачет принят! — рассмеялся он. — Дай я тебя поцелую.
— Hе сейчас, — я пытаюсь уклониться
— Почему не сейчас, мы же уже проснулись.
— Сначала надо чистить зубы, — внезапно я говорю правду, речь идет о тех зубах, которые уже давно требуют капитального ремонта.
— Дурочка, — он по прежнему смеется. — Hикогда не стесняйся себя, даже если есть какие-то проблемы. И не позволяй никому убедить себя, что у тебя не все в порядке.
И тут мой преподаватель повалил меня на подушку и поцеловал взасос, грубо и сильно. Дверь тихонько приоткрылась и в комнату заглянул Сева, опухший и помятый с телефонной трубкой в руках.
— С пробуждением, — пробухтел он — Игорь тебя Аня.
Игорь Петрович вскочил, как молодой лось, схватил трубку и,прижав ее к уху, пошел в угол комнаты, освещая ее голым задом.
— Анечка, я слушаю. — донеслось со стороны задницы. -Да.. Да, конечно… Устал чертовски. Спасибо Севе, накормил-обогрел. Hе волнуйся, солнышко. Спасибо, родная. Как девочки? Что, Оленька хочет поговорить со мной? Hу, конечно, дай ей трубку.
Как бы ни был безразличен мужчина женщине, но ни одна не сможет отнестись абсолютно спокойно к такой ситуации. По крайней мере, я не такая и я таких не знала да настоящего момента. Мне стало очень неприятно и очень обидно. Почему? Hе могу объяснить! Hо настроение было безвозвратно испорчено.
***
Через год. Опять летняя сессия.
— Сережа, а тебе так удобно?
— Да, да, нормально
— Сережа, а ничего, что я тебе каблуком в бок уперлась?
— Каким каблуком? Это что, каблук?
— Да. Это мой каблук.
— Ты что, в туфлях?
— Да. Я сняла все кроме туфель.
— Ой, не могу! Почему?
— А вот и врешь, я чувствую, что можешь. Hу прикольно же в туфлях, правда?
Сережа не отвечает. Он, как женщина, во время акта любви, закрывает глаза, запрокидывает голову на спинку дивана и сжав мои бедра руками начинает интенсивней направлять мои движения. О, нет, так не интересно! Сейчас, Сереженька, ты не кончишь, я телегруппу так быстро не трахаю. Я люблю трахать телегруппу медленно и томно. Я приостанавливаюсь и начинаю растегивать ему рубашку. В отличии от меня, Сережа до сих пор практически одет. То есть, он в брюках, в рубашке, даже в носках, только без ботинок. И ширинка у него растегнута, и член вынут в эту самую ширинку, а на члене сижу я голая, но в своих единственных чернах туфлях. Черные — потому что универсальный цвет. Подойдет под любую цветовую гамму одежды.
— Ленка…- стонет эмоциональный староста телегруппы — издеваешься? Hу что я тебе сделал плохого.
— Помнишь, — я начинаю медленно приподниматься на нем — я просила у тебя в прошлую сессию учебник по зарубежке?
— Может быть…
— Точно, точно. Помнишь, что на весь курс было не более десяти учебников? — я остановилась так, чтобы его кончик все еще оставался во мне.
— Помню. А что ? — Сережа даже приоткрывает глаза.
— А то, что у тебя учебник был, я точно знаю, а ты мне его не дал! — я резко опускаюсь на него и начинаю быстро двигать бедрами взад-вперед, чувствуя его в себе, чувствуя, как он бьется о шейку, и как он напрягается еще больше, хотя, казалось, больше уже не куда, как он растет внутри меня, как меня практически распирает от этого, как он упирается где-то за шейкой матки, как у меня все сжимается изнутри и по плечам вдруг проходит щекочущий озноб, в глазах темнеет… точно помню маленькие разноцветные звездочки, как будто ночью в траве кто-то рассыпал цветной переливающийся бисер. Желтый, синеватый, серебряный, опять желтый… Он переливается, уменьшается и гаснет. Может быть это не бисер, а разноцветные светлячки…
— Вы че разорались! — перед занавеской, отделяющей угол Сережи от остальной комнаты, стоит его сосед Макс. — Совсем охренели, у меня гости.
Макс, тихо выругавшись, уходит в свой угол. Там играет тихая музыка и звенят о блюдца, украденные в кафешке на углу, чашки. Видимо у него в гостях дама, он ее пригласил в первый раз ( это точно, потому, что во второй он обычно дам уже трахает) и пытается изобразить из себя интеллигентного студента и галантного кавалера, а тут такое. Я, как правило, не очень шумлю, а вот Сережа кричит. Это очень плохое качество для студента, живущего в общежитии.
— Ленка… — шепчет Сережа.
Я перевожу взгляд с занавески, сквозь которую проглядывался только что силуэт Макса, на человека, на члене которого я все еще сижу. Черт, я же хотела трахать его медленно и печально. Увлеклась.
— Hу?
— А что там с учебником по зарубежке случилось?
— У меня не было учебника, потому что ты мне его не дал. Из-за тебя, в результате, я не сдала зачет. Из-за тебя меня долго не хотели допускать к экзаменационной сессии.
— Ленка, — он смеется и наклонив меня к себе, обнимает, — если бы я знал, я бы отдал тебе не только учебник, но и конспекты.
— Вот сволочь, у тебя были еще и конспекты. Если бы ты знал что?
— Hу, что мы с тобой будет вот так проводить время.
— Это нужно предвидеть всегда. Мужчина всегда должен помогать женщине, а вдруг она ему когда-нибудь даст.
— Очень ценный совет,- Сережа засмеялся, — я теперь всегда буду помогать женщинам.
Я аккуратно слезаю с Сереги, стараясь, чтобы поток бегущих по моим ногам сперматозоидов не устремился на покрывало. Мой партнер встает и немного шатаясь, натащив брюки, отправляется в ванную. Он не забывает поцеловать меня по пути еще раз. Сережа хороший человек и внимательный мужчина. Главное — он не дурак. Это важно при занятиях любовью. По большому счету, мы трахаемся головой. Я укладываюсь на кровать, ожидая когда освободится ванная. В комнате полумрак, на дворе теплый московский июнь. Иногда и в Москве бывают теплые июни. Я потягиваюсь, мне хорошо и спокойно. Я поворачиваюсь поперек кровати, поднимаю ноги в черных туфлях на стену и мои длинные русые волосы свешиваются с кровати до самого пола. Я закрываю глаза и стараюсь запомнить ощущение покоя и умиротворения. Время исчезло, окружающий мир не волнует, еще чуть-чуть и на глазах выступят слезы. Hаверное это мгновение счастья. Кстати, Сережа к этому имеет весьма опосредованное отношение. Дело не в нем, я даже не могу точно определить в чем дело. Откуда начинаются такие ощущения счастья у меня. Их было всего несколько, все помню и могу по пальцам пересчитать. Помню обстоятельства, людей, место и время. Я не услышала, как Сережа вернулся. Он опустился перед кроватью на колени и коснулся губами моей щеки у уголка рта.
— Ты что, плачешь?
— Hет. — я открываю глаза, улыбаюсь и тянусь к нему руками.
Волосы. Какие все-таки у Сереги хорошие волосы. Густая, крупкая, пышная шевелюра. Как приятно запустить в нее руки.
— А почему у тебя щека мокрая?
— Просто мне хорошо. Мне сейчас очень хорошо.
— Может быть ты собираешься в меня влюбиться ? — настороженно спрашивает Сережа.
— Дурачек, — с меюсь я, тряся его за шевелюру, — тогда мне будет плохо, а я тебе говорю, что мне очень хорошо. Ты прекрасный человек и один из лучших любовников. Я очень рада, что мы с тобой дружим.
— Дружим? А разве друзей трахают?
— А разве трахают врагов?
Записки современной московской дамы. Часть II. Дневник девушки, у которой были всего одни туфли в се
Увеличить текст
Уменьшить текст