Ягода-Малина

     День к вечеру склонялся. К деревне Ширяевке, по узкой тропинке, шли двое. Небольшого росточка девочка да сухопарая старушка в ситцевом платье. Опираясь на крепкую палку, шла старушка скоро, твёрдой, лёгкой поступью. Девочка не отставала. Скоро ночь, и в деревню надо было успеть до темноты. Слышался и шелест раздвигаемых ветвей, и хруст валежника. После того, как родители девочки погибли в сорвавшемся с моста автобусе под Чуевым, она жила у разных родственников, да была всем им в тягость. Своих детей кормить было по сути нечем, а тут такая обуза. Вот и вспомнил дядя её, Тимофей Макарович, про одинокую бабу Надю, троюродную сестру жены, что жила в Ширяевке, в …. области. Отправил телеграмму, мол, возьми хоть на лето Беллу, Анатолия и Ульяны дочь, со своими не справляемся, помоги, если можешь, не откажи. Положительный ответ вскоре был получен, Белла благополучно посажена с нехитрым скарбом в поезд, и через полтора дня встречена бабой Надей на станции Талганай. Шли с разговорами без малого час, и, наконец, прибыли в скромную старушкину избу. Жила она в одиночестве, ни детей, ни внуков, вот так почти вся жизнь и прошла. Любила тешить себя наливочкой, соседом Егором да игрой мыслей. По целым, бывало, часам задумывалась над вещами несбыточными, над делами не содеянными. Представляла себя то царицей небывалого царства, то богачкой: полны у неё сусеки серебра и золота. То представит себя вершительницей судеб маленьких девочек и мальчиков: они за телом её ухаживают, растирают благовониями. Расходятся порой мысли, разгуляются, как вода вешняя, не зная удержу, и не один час пролежит баба Надя, времени не замечая. Но неясны и несвязны были те думы, не бывала она нигде, кроме своей Ширяевки да окольных деревушек. Весть о скором прибытии Беллы не на шутку ее обрадовала. Может, благодаря этой девочке, смутные думы приобретут реальные очертания? К встрече долго готовилась. Вот тебе и жирные щи со свежиной, вот студень с хреном, вот поросенок с белым, как молоко, мясом и с поджаристой кожицей, вот наливочка крепенькая.
     — А мне Тимоха говорит: девица у тебя будет жить добрая да хорошая. Из себя такая, слышь, приглядная, и разумом вышла. Мало таких девиц-то не свете бывает. Вот и гляжу — не наврал ли мне Тимоха.
     — Ой, да что вы, баба Надя…
     Раскраснелась. Ах, какие щёчки! И какие губки!
     — Притомилась, сердешная?
     — Приустала чуток, баба Надя.
     Зажгло, защемило сердце. Захотела школьницу, сил нет. Только б глазком взглянуть на красоту девичью, как её природа без покрова создала! Хоть и зрением слаба, да какой взор не разглядит такую красотку! «А пиздёнка-то у красотки той наверняка зудеть начинает. Ишь, как коленки подрагивают. Может, Егора позвать? Да мала ещё, мала. А если самой? И думать не моги, дура. С ума, что-ли, сошла совсем? А ведь неплохо было бы. Тело-то, вишь, пружинистое какое-то. Мячик резиновый. Пиписька небось сладенькая, такая только у девчушек бывает. Хватит, хватит, да ты что? Тебе ли о пиписьках девичьих думать?! Ишь, раздухарилась… Да, раздухарилась. Залезть бы сейчас в трусики, ооо-ох!.. Помню, помню, как Маринку-то, дочь алкашей, приютила у себя. Тоже ведь подглядывала за ней, нет? Подглядывала. Да трусы её не стиранные нюхала. Раз ведь напоила винишком-то, да и давай девку лапать. Сиськи маленькие такие, аккуратные. А пиздёнка! Oxxx, хороша, блядь, хороша! Сочится аж вся. Ну и полизала тогда от души, да так, что Маришка кончила во сне-то пьяном. Постанывала даже, мокрощёлка, ножки пошире раздвигала. И чего-то такая злость взяла. Малолетка, блядь. Целка. Ишь, какие буфера-то намечаются. Ага, округлая ты, значит, да пригожая? Сейчас целку-то поломаем, блядь, поломаем! И огурцом её, огурцом!.. Ладно, хватит. У Маринки хоть сиськи какие-никакие уже были, а у этой… Мала, мала… Даже и не думай… А чего ж не подумать? Всего-навсего подумать? Не преступление же? Да какое же преступление! Да, подумать. Эх, а всё-таки как отлизать её хочется! Коленочки-то пошире развести, да и… Может, опять напоить? А? Наливочкой-то? Ничего страшного».
     — Ну, ягодка моя, давай к столу. Садись, садись, не стой аки сосна. Наливочки с дороги, да за встречу, да за всё хорошее!
     — Спасибо вам, баба Надя. Спасибо. Век не забуду. За ваше доброе сердце!.. Ой, горькая… Не приучена я, баба Надя… Аж дыхание перехватило, ух!..
     — Да ты пей, пей, сама делала, натурпродукт, так сказать. Такую нигде не испробуешь. Давай за удачу во всех делах наших!
     — Да мне уже и не надо, баба Надя. Голова что-то уже кружится…
     — Аль торопишься куда? Выпей, закуси, да и спать ложись. Ну, давай, давай…
     — Хорошо.
     — Что, приятно?
     — Угу. Какая вы замечательная! И как тут у вас хорошо!
     — Дай-ка я тебя обниму, золотко моё!
     — Я вас так люблю, баба Надя!
     Обняла. Прижала к себе. «Ах, какие плечики мяконькие! Ну-ка, трону за коленку. Вон оно как! Эти ноженьки, маленькие, трогательные ноженьки в жёлтых носочках, затрепетали! Ага, искорка вроде появилась!» Неутомимая сила страсти виднелась и в сверкающих глазах бабки, и в разгоревшихся щеках, и в полуоткрытых, подрагивающих губах. Её ноги были переплетены и судорожно сжаты под столом. Она изо всей силы сжимала и разжимала мышцы бедер, представляя, как эта девчушка лижет ей между ног.
     — Ну, выпьем ещё, куколка моя! Чтоб все неприятности стороной мимо нас проходили! Ну, что же ты?!
     — Я совсем… ой… пьяная уже… Но ведь как… ой… хорошо мне… А Петька — дурак. Дурак он, баба Надя…
     — Дурак, дурак. А кто он, этот Петька? Одноклассник что-ли?
     — Ага. Дурак, вечно лезет ко мне под юбку… ой…
     — Вот сюда?
     — Сюда, баба Надя… Ну, его к бесу! Нужно мне этакого!.. Захочу, в тысячу раз лучше Петьки найду.
     — Правильно, правильно, кисонька.
     — Ходит-приседает, ровно редьку сажает. Ха-ха-ха! Дурак!
     Млея от сладострастия, бабка спустила бретельку маечки, полностью оголив круглое плечо девочки. И тут же прикоснулась к нему губами.
     — А ты не расстраивайся, милая моя. Дураков на свете много. Плюнь на него. Обними лучше свою бабулю, она ведь так тебя любит, и добра желает.
     — Какая вы хорошая… ой… и добрая…
     — Ты пей, пей, ничего не бойся… ты ведь у себя дома…
     Чувствуя, как нарастает возбуждение, бабка погладила ободранную коленку Беллы, затем откинула в сторону волосы, и поцеловала в шею.
     — Спасибо вам, баба Надя. За доброту вашу.
     — Петьке тебя трогать нельзя. Уу-у, мы его! Да? А бабе Наде можно. Правда ведь?
     — Конечно… конечно!
     — Дай-ка я грудки твои поцелую.
     Груди уже обозначились — два еле приметных бугорка с припухшими розовыми сосками. Бабкин рот захватывал их целиком. Белла вздрогнула. «О, да она чуть завелась. Продолжим. Девчушка созревает, в молодых сосках томление. И этим надо воспользоваться». Её ножки судорожно дёрнулись несколько раз, по телу прошла крупная дрожь.
     — Что это? А, баба Надя?
     — А ты расслабься, кисонька. Страшного ничего тут нет. Ебаться-то ведь хочешь уже поди? Ну, ну! Не шарахайся ты от слов таких! В таком возрасте у всех такое бывает. Нагрянет интерес к ебле, что ни дай, ни вынеси! Да не смотри ты так!
     — Е.. ебаться?!
     — Ну да, ебаться. Что тут такого? Тебе ведь сладко было сейчас?
     — Сладко, баба Надя, но…
     — Раздвинь ножки. Сейчас окажешься на облаках. Спустишь как в раю…
     — Спустишь?!
     — Слушай, ластушка. Баба Надя тебе всё расскажет и всё покажет. Всё лучше, чем по подворотням с кем попало. Чему тут удивляться? У нас в деревне в этом возрасте все девки ебутся уже. Тоже мне, мудрёное дело! Что засмущалась? А? Это слово не слышала?
     — Слышала. Подружка моя сказывала: девчонка одна, верующая шибко, на Остров молиться ходила. С вечера, известное дело, читала, молилась, к утру приустала да в роще спать залегла. Тут-то её и… того…
     — Выебали.
     — Ну да.
     — Ах, мерзавец. Мошенник! Силком-то не дело. Полюбовно надо. А коли согласие меж людьми есть — отчего ж не поебаться? Потому дело доброе, приятное. Все ебутся. Вот в скитах, по-твоему, кто живёт? Земные ангелы? Подвижники? Ха-ха-ха! Держи карман. Обойди все здешние скиты, и найди мне тех, кто не ебётся! Такой дуры не найдёшь. Вот каковы у них пост да воздержание, ха-ха-ха! Сызмальства середь верующих живу, сколько на своём веку перевидала этих инокинь да монахинь, ни единой целки не знаю. Вон игуменья из Комарова! Казалось бы — во всём порядок, на хозяйство монастырское любо-дорого посмотреть. Баня липовая, на каменку квас. Сама с виду благочестива да учительна. Просто как есть святая женщина, не здесь, кажись, ей место, а в раю блаженном. Что ж на поверку вышло? С малолетками еблась, с парнями да девками. А девки те — ещё моложе, чем ты. Вот так… Хочешь ебаться-то?
     Белла вдохнула и покорно опустила глаза. Зарделась. Багрянцем подернулись щеки, заблестели очи искрами. Бабка взглянула на склонившуюся над тарелкой девочку, улыбнулась лукавой улыбкой.
     — Волка бояться — от белки бежать. Бояться надо дуре отпетой, а ты не из таковских. Знаешь пословицу: смелому горох хлебать, робкому пустых щей не видать. Ну, скажи, слово-то просто, незатейливое. Сладость в мыслях от такого слова.
     — Ебаться.
     — Нравится тебе словечко это заветное? Говори, не бойся.
     — Нравится…
     — А теперь скажи: пизда.
     — Пизда.
     — У тебя пиздюшечка ещё. Вот у меня — пизда! Потрогай… Вот, видишь?
     Бабка задрала ей юбку. Хлопчатобумажные трусики с рюшечками промокли насквозь между ног; тёмная липкая влага расплылась спереди большим пятном.
     — Что это? Вроде не описалась… А? Баба Надя?
     Доверчиво смотрит Белла в её страстью горящие глаза. Любо, любо слышать бабке мягкий, нежный, задушевный голос этой девочки.
     — Твоя пизда, лебедушка, к ебле готова. Верь мне, красавица, нет на сырой земле ни единого живого существа, которое бы к ебле не тянулось. Даже в былиночке невзрачной тяга к ебле неимоверная. Исполнена земля этим. Велика та сила. Тут не суетное и ложное — приятное и сладкое творится. Вишь, грудь-то у меня копна копной! Щупай, щупай!
     — Баба Надя, а ведь для ебли… нужен…
     — Хуй. Всё верно. Не сразу, ангелочек мой, не сразу. Полижи мне сиськи — так же, как я тебе. Ну-ка, скажи: сиськи.
     — Сиськи.
     — Ну, давай, полижи. Умеешь?
     — Умею.
     Соврала. Но не показала виду. Заёрзала задницей, устраиваясь поудобнее. Откинув волосы в сторону, чтобы не мешали, девочка наклонила голову, высунула далеко вперёд свой острый язычок и стала нежно касаться самым его кончиком сосков бабки.
     — Расцелуй в пух и прах! Вот так, вот так… Скажи: жопа…
     — Жопа.
     — Да не робей ты так, алмазная моя. У нас все так говорят, привыкай. Запомни: силу ебли никто отменить не может. Вот другую силу побороть можно. А эту — никогда. Кого умудрит природа ею — тот видит её в зорях алых, и в радуге семицветной, и в месяце ясном, в каждом человеке или животине. И с животиной ебаться можно. На то и предназначена. Не только для мяса, для молока или для услады взора, но и для ебли. Не хотела никогда у собаки какой отсосать?
     — Отсосать? Нет, баба Надя. А вот поебаться… ага… Как увижу, какой у Шарика, у соседей наших псины… хуй…
     — Всё впереди, золотко. Всё впереди. Баба Надя тебя всему научит. А стесняться животины, или там брезговать ею, жалеть её — это неправильно. Представляешь? Выйду я под красно солнце, под полетные облаки, стану посреди двора, под ноги поставлю животинку-то, зажму ногами, да и срать на неё, срать! А потом пинком — пошла вон!
     — Я тоже так хочу.
     — Всё впереди, золотко. Всё впереди. Не торопи события. Всё будет.
     Горят её щеки, поднимается грудь — и очами, горящими огнём страсти, глядит она на Беллу, и вся дрожит в страстном трепете. Трогает девчонку за тонкие, ещё пацанские ляжки, лапает бёдра. Скользя по телу девочки, пальцы бабки остановились у нее в попке. О, какая эластичная дырочка, маленькая, тесная. Бабка ощупывала все впадинки и выпуклости девичьего тела, её рука скользила по выемкам ребрышек, по гладкому и мягкому животику, по соблазнительному пышному голенькому холмику между ног.
     — Вот чертова трава, всем травам мати. Съешь! Девичью зазнобу распаляет. То не котлы кипят кипучие, это пизда твоя горит! Распалится ум, белое тело и горячая кровь!
     Бабка продолжала гладить и целовать её, и когда руки, скользя по всем изгибам формирующегося тела, вдруг задевали крохотные соски девочки, та вздрагивала и произносила короткое:
     — Ой!
     Наконец, рука ещё раз прошлась по её животу, и, помедлив мгновение у трусиков, скользнула под резинку. Теперь пальцы бабки гладили узкую, влажную щель. Под её пальцами раскрылись нежные шелковистые губки. Белла дёрнулась, прервав поцелуи бабкиных сосков, и издала протяжный сладострастный стон. Быстро спустив с Беллы трусики, бабка широко развела её ноги в стороны и стала нежно тереть пальцами от лобка до ануса, то, усиливая нажим, то, совсем ослабляя его. Девочка тихо постанывала. Потом коротко всхлипнула, и упала в обморок. «Всё, чёртову траву съела, теперь будет всё время кончать. Сильна чёртова трава, ох сильна! Аж до обморока довела дурёху! Ничего, оклемается. Возраст у неё уж больно хороший. Они в этом возрасте, если поймают этот настрой, если пиздой его по-настоящему прочувствуют, то держись! — кончать будут как из пулемёта!»
     — Э-э, голубушка ты моя, да ты что? Чуть до смерти меня испугала!
     — Как сладко, баба Надя, как сладко!
     Бабка взяла её голову в свои ладони, и стала нежно и медленно целовать лицо, глаза, лоб, щеки, едва коснулась губ, потом ещё раз, ещё раз, уже немного дольше… Она посадила Беллу на руки, как совсем маленького ребенка, обняла одной рукой, и, шепча нежные слова, и начала нежно вставлять пальцы в её влажную от бурных ласк, размякшую, маленькую пизду. Её губы облизывали крохотные соски, до тех пор, пока они не стали по-взрослому раздроченными. Вот ноженьки мелко затрепетали, и Белла сразу же стала кончать. Шумно, со стонами, дрожа как от озноба, размазывая слюну по бабкиному телу, заломив руки… А бабка продолжает слегка поёбывать её в попку своим пальцем, тискает грудки, зацеловывает их до сумасшествия. Потом, встав перед ней на колени, она обнюхала ее, вдохнув также запах, исходивший из пизды и из заднего отверстия, постоянно возвращаясь к подмышкам; и вновь целовать, целовать, целовать… Белла стонет, закатывает от удовольствия глаза и выгибает спину, подставляя грудь её страстным заботам. «Стоп, стоп. Так и загнать девку можно. Антракт. Выпей, девонька, закуси. А то обкончаешься через час-полтора, и отключишься. Стоп. Ну что, жемчужинка, плывёшь? Пиздёнка-то горит, в головке мысли срамные».
     — Умираю, умираю… блядь… умираю…
     — Тихо. Тихо. Всё в порядке, девочка моя…
     — Это… это… это и есть ебля? А? Баба Надя?
     — Нет, малышка, это ещё не ебля… Будет хуй — будет ебля. Отдышись, отдохни, будет тебе хуй…
     — Не хочу, не хочу отдыхать… Я ебаться! Я ебаться, ебаться, ебаться хочу!!!
     — Да тихо ты. Будешь ебаться, будешь. Выпей-ка лучше. Потом жопу мою полижи. И будет тебе ебля.
     Не успела сказать. Сразу присосалась к жопе. Пыхтит, стонет. Бабка стоит согнувшись, глаза закрыв от удовольствия. Морщинки собрались у глаз и рта лучами, разбегаются по всему лицу. Белла совсем потеряла голову, погрузившись лицом в сочную жопу бабки. Совершенно не соображая, что делает, она начала бешено работать языком. Бабка теряла контроль над собой. Держа волосы Беллы в руке, она начала водить её лицом по всей промежности, то, подводя работающий язык к клитору, то, погружая его в пизду, то, направляя его к анусу. Вскоре она почувствовала приближение оргазма. Это было что-то невероятное — таких сильных чувств она не испытывала уже очень давно. Бабка взялась обеими руками за волосы Беллы, как можно более плотно прижала её лицо к своей пизде, чувствуя как девочка задыхается.
     — Соси, блядь, соси!
     Всё, потекла. И наотмашь ударила Беллу по щеке. Но, похоже, девчонку возбудило это ещё больше. Течёт бабка, течёт. Ноги подкосились. Одна с распалившейся школьницей не справится. Вошла во вкус. Пора Егора звать. Побежала за соседом. Егор ебал всё, что движется. И бабку, и ослицу, и козу, и вечно пьяного колхозного счетовода Барышева. Егор зашёл в избу и обомлел. Какая красотка! Таких он ещё не видывал. Девчушка сидела на стуле, широко раздвинув ноги, и шептала как в бреду:
     — Хочу ебаться… хочу ебаться…
     Ну ладно. Живо поставил на четвереньки перед собой и, раздвинув маленькие ягодицы, похлопал по этим чудесным половинкам, погладил их, чувствуя, как они мелко дрожат под рукой, и одним очень сильным и резким движением ввёл огромный хуй в попку Беллы. Надавив ещё сильнее, он почувствовал, как под этим мощным давлением начинает раскрываться неимоверно тугое колечко крошечного ануса, пропуская внутрь его залупу.
     — Да не в жопу, мудак, не в жопу!!!
     Но бабка была буквально сбита с ног мощным ударом в челюсть. Белла дико вскрикнула от неожиданности и боли и попыталась вырваться, но Егор держал её за бедра крепко, раз за разом все глубже засовывая хуй в крохотную попку девочки. Белла громко заорала от боли, слёзы брызнули из глаз…
     — Мама, мамочка!!! Мне больно… больно… больно!!!
     Но Егор уже не слышал, он мощно, страстно ебал Беллу, грубо насилуя и раздирая жопщущая, как, разрывая нежные ткани узкого влагалища, он вламывается в горячую глубину её живота. Девочка истошно кричала, захлебываясь слезами.
     — Полегче, Егор, полегче! Ты что, с цепи сорвался?!
     — Молчи, сука!
     — Порвёшь же девку, ирод! Еби, только осторожненько!
     Белла на мгновение отключилась от пронизавшей её живот боли. Она чувствовала твердую сильную плоть глубоко внутри её разрывающегося тела, проникающую всё глубже с каждым толчком, и выла в голос. Егора это не на шутку возбудило. Он сильно врезал ей пощечину, так, что остался красный след на её нежной щеке. Разрывая отверстие, он видел, как капли крови, при каждом толчке хуя, брызгали на его живот и нежные худенькие бёдрышки Беллы. Девочка безостановочно взвизгивала, но вскоре к стонам боли стали примешиваться стоны наслаждения.
     — Не ссы, Надюха! Это ж чёртова трава! Сучка будет ебаться до утра! Сейчас спущу, так что, пока перекуривать буду, давай хуячь её чем можешь!
     Белла стонала всё громче. Всё громче. Всё громче. Блаженный туман удовольствия туманил разум. Егор шумно кончил и свалился на пол. За дело взялась бабка. Ах, какое же это наслаждение — щупать маленькие холмики грудок с почти незаметными сосками, узкие бёдра, лизать горячую, пропахшую спермой Егора пизду! И всё это хрупкое тельце перепачкано кровью! Она пихала свой палец глубоко в лоно, а Белла подавалась навстречу, крепче сжимала её палец и умоляла:
     — Глубже!
     Бабка закрыла ей губы поцелуем, а потом прошептала:
     — Ну что, понравилось тебе с дядей Егором?
     — Да! Да! Да! Скажи: я хочу ебаться с дядей Егором. Я хочу ебаться с дядей Егором! Ещё! Ебаться!
     Возбуждение продолжало охватывать ее волнами, грозившими вскоре вновь перерасти в бурю.
     — Ну, Егор, твоя очередь.
     Белла, слегка расставив ноги в босоножках, двумя руками раздвинула губки своей кровоточащей пизденки. Они были в крови и густых выделениях порванного влагалища. Перед Егором раскрылся влажный розовый бутон: голые губки обрамляли нежную плоть маленькой пизды. Егор тут же вошёл в неё, мышцы детского влагалища плотно обхватили хуй. Белла прерывисто кричала, судорожно глотая воздух носом, вопила и одновременно смеялась и плакала. Бабка дрочила себя так, как никогда в жизни. Она в уме видела такие картины, от которых едва не отправилась в мир иной. Свободной ладонью она сильно сжала плоскую, почти мальчишескую грудь Беллы, и стала кончать. «Моя девочка, о! Ну дай же, дай поцеловать твои носочки, дай же понюхать твою попочку, дай же выпить твою мочу, дай же вкусить твои выделения, твою кровь! Приближение… Почему у меня нет хуя?! Я хочу ебать мою девочку!.. Вот оно!.. Ебать её волосики, её ушки, её трусики, её колготочки!..» На секунду бабка замерла, глотая ртом воздух. Внутри что-то вспыхнуло. И, наконец, — ураган! Девятый вал наслаждения!.. А Белла была близка к потере сознания, отдаваясь до абсолютного изнеможения, до полусмерти.
     — Я кончааааю!!!
     — Оближи мою залупу! Лижи яйца!
     Её горло судорожно сокращалось, заглатывая его сперму. И вскоре Белла бурно кончила, огласив всё вокруг своим воем, криком, стоном, в котором смешались и боль, и наслаждение, и желание продолжить эту безумную скачку…
     — Теперь поссы на дядю Егора!
     Белла, раздвинув ноги, присела над его промежностью.
     — Обоссы его, балбеса! Ха-ха-ха!
     — Пошла на хуй, тварь. Ну, чё не ссышь, пионерка? Давай, хуячь, тебе можно.
     — Пис-пис-пис, куколка моя.
     Тут Белла выгнулась назад, направила на Егора свой голый холмик, и пустила в него золотую струю. Приятное чувство опорожнения заставили присесть сильнее. Егор подставил под неё своё лицо и открыл рот — он пил её мочу. Он знал, насколько полезна для мужика моча маленькой девочки. Солоноватая, но слаще браги. Живая вода. Сила мужская появляется необыкновенная. Егор вовсю дрочил свою взметнувшуюся ввысь палку, качающуюся перед девочкой во всей красе.
     — Хорош хуй?!
     — Очень!
     — Хочешь его?
     — Ой, как хочу!!!
     — Садись.
     И Белла мгновенно села на его хуй. Половые губки крепко сжались, словно створки раковины.
     — Оооо-ооо!
     Губки тут же разжались, и из горячей пизды заструились выделения. Бабка дрочила свою жопу. Ей хотелось усилить ощущения. Она присосалась к детским грудкам:
     — Покорми меня молочком!
     — Баба… Надя… ооо-ооо!
     — Назови меня сукой!
     — Сука! Жри своё гавно, проблядь!
     Между тем, Егор задвигал жопой так быстро, что бабка испугался, как бы он не кончил в Беллу.
     — Ээ-э! Бугай! Смотри там, в девку не кончи!
     — Не боись!
     Хуй судорожно дёрнулся, и Егор тут же, рывком, вытащил его из пизды. Глубочайший оргазм прокатился по его телу. Восторг и наслаждение заставили и Беллу закричать во весь голос. Сопля спермы шлёпнулась на тело Беллы, и была тут же слизана и проглочена бабкой.
     — Слышь, Надюха… ты это… давай Буяна, кобеля своего… веди.
     — Малышка моя, хочешь с собачкой моей познакомиться?
     — Хочу, хочу…
     — Буян, Буян… сюда!
     В избу вбежал, весело размахивая хвостом, огромный лохматый пёс.
     — Ну, познакомься с собачкой.
     — На Шарика похож… Буянчик, иди ко мне, пёсик… Понюхай мою пизду, ну же… Ой, какой язык шершавый!
     Белла гладила живот пса. И вдруг почувствовала кончиками пальцев вытянувшийся на всю длину член кобеля.
     — Подрочи, подрочи, это он любит!
     — Буянчик… какая у тебя пиписька, мамочка…
     Она стала медленно онанировать член пса. Затем подвела к губам острую красную палку, и тут же взяла в свой рот. Девочка почувствовала вкус собачьей смазки и это её возбудило до предела.
     — Хорош сосать, а то сейчас он кончит. Вставай раком.
     Бабка поставила Буяна на задние лапы, и положила передние лапы на плечи Беллы. Девочка инстинктивно повернула, приподняла попку навстречу собачьему члену. Пёс изогнулся и с нескольких попыток попал головкой прямо в её пизду. Глаза её закатились, из широко открытого рта раздавались стоны. Пёс дрожал от возбуждения, блаженно поскуливая.
     — Ну же, давай, давай, Буянчик… собачка моя дорогая… пёсик мой любимый…
     — Ну что, Егорша, хороша девка-то?
     — Сойдёт.
     — Ебал сегодня кого?
     — Нет.
     — ?!
     — Кроме твоей Беллки — никого. Да никого, говорю ж тебе!
     — Хошь, Ляську выебать?
     — Несушку твою? Яйценосная же! Блядь, какой гребень! Куропатчатая! Павловская порода! А ты говоришь — ебать…
     — Да старая она уже. Раньше ведь как? К завтраку приносила яйца три, не меньше. Да яички-то какие! Цвета молока топлёного, не налюбуешься, по кулаку. А сейчас? Одно яйцо. Да и то — меньше голубиного, серое да грязное.
     — Ладно, неси.
     Через минуту-другую появилась бабка, держа в руках кудахтающее создание. Белла к тому времени была близка к кульминации с Буяном. Она быстро развернулась, кошачьим движением метнулась к члену пса, который неимоверно раздулся у основания. Белла жадно впустила в свой рот красный скользкий член, и спустя несколько секунд туда хлынула тугая струя, за ней ещё и ещё. Она судорожно глотала это ароматное желе, но его было очень много, и Белла выпустила член изо рта, чтобы не захлебнуться. Остатки собачьего семени стали брызгать на её лицо и белыми струйками стекать вниз по щекам и подбородку на шею и грудь.
     — Слышь, пионерка, подь сюды. Да живей давай, живей… Держи курицу ко мне задом!
     — А как, дядя Егор?
     — Вот здесь… вишь?.. откуда яйки лезут!
     Курица стала дико суетиться, и стараться вырваться из рук.
     — Блядь, ни хуя не можешь! Надюха, возьми у неё курицу!
     Бабка также тщетно пыталась справиться с Ляськой — курица металась в паническом ужасе. Тогда она схватила птицу левой рукой и прижала её шею к полу. В правой руке был топор. Бабка размахнулась, птица задёргалась ещё сильнее, чем раньше. Но было уже поздно. Топор со свистом обрушился на хрупкую куриную шею, отделив от туловища голову. Тело курицы задёргалось в конвульсиях.
     — Во-во! Давай, еби её, пока она ещё дёргается! Да времени-то не теряй, еби!
     Она быстро подобрала с пола корчащуюся тушку, и Егор вогнал свой хуй в ослабленную смертельными конвульсиями клоаку.
     — Пионерка! Тебе нравится, как я ебу птичку?
     — А она уже… мёртвая, да?.. А приятно это… мёртвую?
     — Блядь, хорррошооо! Ухххх!!! Ну что вылупилась?
     Птица продолжала дёргаться в конвульсиях, но уже еле-еле. Егор заработал поршнем как сумасшедший и вскоре кончил в ещё не успевший остыть птичий труп. Затем отбросил мёртвую и окровавленную тушку в сторону. Девочка сидела неподвижно, низко склонив голову. Истомилось сердце по бедной птичке. Недвижно сидит, устремив слёзные очи на остатки курицы. Егор опустил руку, взял Беллу за подбородок и приподнял ее лицо.
     — Что? Плачешь? Дура. Это ж животина неразумная. Выебли, зажарили да и забыли. Поняла?
     Продолжая всхлипывать, Белла вскинула голову и внимательно посмотрела качающийся прямо перед своим лицом хуй Егора. От него исходил тяжелый, и вместе с тем какой-то волнующий аромат. На неё призывно смотрел темно-розовый конец головки с маленькой дырочкой посередине. Егор погладил девочку по спине, по худым и острым лопаткам. Не светлые алмазы самоцветные, не слёзы жалости по птице убиенной да выебанной, а слезинки радости и неудержимой страсти засверкали под её ресницами. Млеет в сладкой истоме. Страстный трепет бежит по неразвитому тельцу, трепещут и маленькие точечки сосков. А в ушко бабка жарко шепчет:
     — В шелках ходить будешь, краля моя, будешь мне заместо родной внучки, весело заживём… Глянь, глянь на хуй Егоров — что за дубинушка богатырская! Возьми его своими ручонками, голубонька. Лизни его, ясынька моя. Каждый день ебаться будем. Дело-то хорошее…
     — Ой, хорошее!
     Она пропихнула в губы кончик головки, потом впустила всю залупу. Егор гладил ее волосы, иногда, в моменты особого сладострастия, с силой сжимая ее голову. Жемчугом слова у бабки катятся. Глаза у Беллы горят полымем, плещут искрами. Как сладко заныло, защемило сердце, когда бабка коснулась рукой её грудок. Высоко поднимается грудь бабки, дыхание её горячо. Обвила рукою девичий стан, припала к алым сосочкам дрожащими от страсти губами. Зарделось белое личико Беллы. Она держала хуй двумя руками, и её голова медленно качалась вправо-влево, обсасывая эту огромную залупу. Наконец, девочка прекратила свои движения, вытащила хуй изо рта и, довольно улыбаясь, взяла его в ладонь и погладила вперёд-назад, сжав руку в кулак, в то время как белые сгустки спермы выплескивались ей на лицо. Тут же за дело взялась бабка. Она опустилась на пол и приблизилась вплотную к сладенькой щёлочке между широко разведенных ножек Беллы. Бабка ввела туда два пальца. Они то появлялись, то пропадали в щёлке между половых губ девочки.
     — Не останавливайся… баба Надя… не останавливайся… хорошо… хорошо… вот так… да, вот так… как хорошо!
     Она стонет, её язык вытягивается из раскрытых губ, ища язык бабки. Бабка целует её взасос, наклоняется и целует сосок, продолжая двигать в её пизде пальцем. Движения становятся все быстрее, иногда пизда похлюпывает, впуская в себя пальцы бабки.
     — Еби меня! Аааа-ааа! Как же мне… аааааааа!.. хорошооооооо!.. Еби меня в пиздуууу!.. Еби!
     Её правая рука плотно обхватывает пальцы бабки, и с дикой силой дрочит их как хуй. Темп усиливается, бабка держит её за трясущиеся в такт движения пальцев ноги. Рот Беллы широко раскрыт, слюна течёт из уголка рта, её стоны и крики безумны:
     — Еби!.. Блядь!.. Ой, мамочка! мамочка!..
     Теперь её не остановить. Познала горячие объятия, испытала сладость поцелуев и упругость хуя в тесной пизде. Голова закружилась, сердце упало — ууух! Темп поистине бешеный, сердце стучит как колокол, дыхание тяжёлое! Теплая ладошка усердно дрочила пальцы бабки. Она изгибалась навстречу этим пальцам, понимая, что вот-вот наступит кайф. Бабка поняла это, и бросилась лизать её пизду. Белла схватила её голову и начала прижимать к своей пизде так, что бабке нечем стало дышать. Лицо у неё было все мокрое от пизды девочки, и она скользила носом по краям щелки, пытаясь вдохнуть воздух. Белла выгнулась, задрожала всем тельцем и замерла, прижав бабку к себе ещё сильнее. «Стоп. Девка еле живая уже. Выпей, закуси, царевна-королевна, отдохни малость».
     — Слышь, Егорша, девку бы не загнать. Погляди хорошенько: ишь какая стала, очумелая вся, неможется ей…
     — Хуй мой увидит, усталость как рукой сымет. Не боись, не помрёт пионерка… Ну ты, махонькая! Давай сюда — баба Надя пирогом попотчует… А мне подлей горькой…
     — Дядя Егор, а вы всех зверушек ебёте?
     — Знаешь, какое у Егора хозяйство? Скотины сколько… всякой всячины — дивно! Примется кобылу ебать — так куды всем нашим мужикам! Вишь какой? Могутный, никакая кобылка не устоит!
     — А им… нравится?
     — А ты как думаешь? Ха-ха-ха! Много благодарны! Как от такой красоты отворотиться?
     — И мальчиков ебёте?
     — Ебу. Делов-то. Долго ли умеючи? Ха-ха-ха!
     — Ебёт он, как же! Кузьку тебе посоветовала — чего ж не выеб? Игрушечка прямо. Молодой, пригожий…
     — Что молод, про то спорить не стану, да гонору в нём!..
     — Не греши попусту, Егорша! Добрый он, и смиренный. А жопа какая! Белая, сдобная!.. Да не маши ты руками-то! Матвейка его ебал, и очень довольный остался. Да и мне люб он…
     Вспомнила журавлика своего, дружка сердечного. Ах, как они играли в бабушку и внучка! Чуть с ума не сошла.
     — Ну что, опять тройку получил, шельмец?! Всё тебе по улице с дружками шастать, а не уроки учить! Вот я тебе!
     — Да ну! Уроки эти! И без школы проживу!
     — Ах ты, засранец! Без школы он, видишь ли, проживёт! А ну, быстро достал учебник!
     — А ты платье подними, дай манду посмотреть.
     — Манду?! Да мою манду никто, кроме мужа мово отродясь не видывал! Рехнулся?!
     — Тогда уроки не буду делать!
     — Чтоо-оо?! Ишь чего удумал! Молчи, змеёныш! Сейчас ремень достану!
     — Ну что тебе, жалко что-ли? Манду посмотрю — и все уроки враз выучу, точняк!
     — Внучек мой золотой! Неужто правду молвишь? Ну, гляди, коли так…
     — А потрогать можно?
     — Да ладно уж, потрогай, потрогай, сердешный… Только не шибко там, а то… а то я… ох, что же ты делаешь… говорю же, не шибко… ой, сумасшедший… довольно… ну довольно, кому говорю?.. заведусь, ой заведусь, мать моя родная!.. с внуком!!!.. ведь с родным внуком!.. хватит, окаянный!.. хватит!.. ааа-аа!..
     — A можно я сиськи посмотрю?
     — Да смотри уже! Смотри! Вишь какие? Да не кусай так больно! Ну, всё? Хватит мои сиськи лапать! Ишь ты, какой… Ну что, понравились сиськи-то? Давай теперь за уроки!
     — Ну бабушка… А жопу посмотреть?
     — Ты мне что сказал, а? Манду посмотрю — и все уроки враз выучу! Так? Посмотрел? Теперь марш уроки учить!
     — Ладно, бабушка.
     — Лаа-адно… Разбудил манду-то… Я ж не железная. Знаешь, что в манде делается? Не знаешь, черт ты этакий… Теперь вот ебаться хочу! Давай, снимай уже трусы! Да снимай, снимай!
     — Бабушкааа-аа, а мы что… ебаться… будем, да?!
     — Ну, все слова уже знает! Ебаться, манда, сиськи… Да и ладно, может, оно и к лучшему… Ну, отчего ж не поебаться? Только вот…
     — Что?
     — Да посмотри на мою манду да на свой…
     — Хуй!
     — Да, внучек. На свой хуй. И как же ты им меня ебать-то будешь? А? Алмазный мой? Манда-то у меня, вишь? Большааа-аая! А твой хуй? Эээ-х! Ну, ладно, сейчас подрочим его, а там видно будет… Вооо-от… вот… Любишь дрочить-то?