Вечера на хуторе близ Калиновки

     — Слышь, бабуля…
     Она подняла глаза. В пяти шагах от неё стоял слегка пьяный и нагло ухмыляющийся юнец. В руке он держал нож. Десятки мыслей в один миг пронеслись у неё в голове. Одна в лесу… маньяк… этот убьёт… что делать… пропала… Она хотела было произнести что-нибудь традиционное — «Я вас слушаю» — да язык словно онемел. Юнец между тем наслаждался её беспомощностью.
     — Ну, поиграем, детка?
     Вера Георгиевна поняла всё сразу. С этим шутки плохи. И упрекнуть его в фамильярности язык не поворачивался. Так, значит, парень хочет залезть в её трусы. Пусть лезет, пусть. Лишь бы не убил, лишь бы не убил. А ведь он может. Это она прочитала в его глазах.
     — Да стара я для тебя, сынок. У меня и внуки старше тебя. Посмотри, ведь ты молодой, красивый… девчонки небось сохнут по тебе?.. Да они только рады будут… А я что ж?.. Да ты только глянь на меня. Отцвела уже давно…
     — Замолчи, сука.
     Всё, разговор окончен. Лучше его не злить.
     — Не сердись, не сердись. Это я так, сдуру. Что мне делать, сынок?
     — Расскажи, как тебя ебали в жопу.
     Он расстегнул ширинку и вытащил свой член. Понятно, приготовился мастурбировать. Может, этим и ограничится? Хорошо бы. Вера Георгиевна немного призадумалась, вспоминая, как её муж, по пьяному делу, однажды, году так в 195… нет, она не помнила… Одним словом, воспоминания были не из приятных.
     — Да было, было, сынок… Помню муж мой… Он… он…
     — Не мямли, пизда старая! Давай, давай, рассказывай… Муж… Как там его? Хуй Петрович… согнул меня пополам… поднял юбку, или что там… трусы снял… да не молчи ты, падла!
     — Да, да, конечно… ты не волнуйся так, сынок… сейчас всё расскажу… сейчас, миленький…
     — Начинай! И без этих там… влагалище… член… пенис-шменис… Чтоб этих слов сраных я не слышал!
     Вера Георгиевна на секунду прикусила губу. Матом она никогда не ругалась. Ничего, голубушка, придётся. Ещё как придётся. Какие же слова подобрать? И как описать то, что происходило в далёкие пятидесятые годы на станции «76 километр»?
     — Помню, были мы в гостях… Мужа моего сослуживец дачный участок получил… Выпили малость. Да нет, не малость. Шибко выпили-то, да… Засиделись допоздна. Смутно помню. Вроде как пошли пешком на станцию всей компанией. А дорога-то через лесок… Темно, прохладно уж… Никодим-то мой и говорит: а что, Вер, давай, как в молодости? Вон за тем кустиком. А я-то пьяная, соображаю плоховато… а что, давай! Отстали мы от компании, шасть в кусты…
     Юнец закрыл глаза. Она видела, как он теребил свой восставший член. Лишь бы пронесло, лишь бы пронесло… Надо постараться, авось и цела останусь. Этот случай она и впрямь помнила весьма смутно. А фантазия на что? Ну что ж, хочешь жить — умей фантазировать…
     — Ну вот… Никодим вытащил свой… свой… в общем… хуй… а он у него был такой же красивый, как у тебя, сынок… Ну, пососала, как полагается, а потом… а потом он мне его в… в эту… в жопу-то… Ох, и сладко же было! Ох и сладко!..
     — И всё?!
     — А я-то покрикиваю, мол, давай ещё, Никодимушка! Еби меня в жопу! А он свой хуй всё глубже вбивает! Ох, как сладко!..
     — Что на тебе было, старая? Чулки там, трусы? Давай с подробностями!
     — Чулки, само собой… Вот как эти… И трусы…
     — Белые?
     — Белые.
     — А сейчас на тебе какие?
     Вера Георгиевна, смущаясь, подняла платье. Юнец уставился на неё во все глаза. Телесного цвета чулки обтягивали полные ляжки. Розовые трусы выглядели, конечно же, старомодно, но тем не менее, зрелище юнца вполне удовлетворило. Он подошёл ближе, и стал тискать выпирающий над трусами выпуклый живот Веры Георгиевны.
     — Когда твой этот… Никифор… ебал в очко, то чулки не снимал?
     — Нет…
     — А-а-а… хорошо… Значит, ты была в чулках?.. А-а-а… И в лифчике?..
     — Да, сынок… Никодим-то мой, жеребец этакий, так меня и лапает за сиськи, так и лапает… А мне же приятно… сладко… Да ты полапай сиськи-то мои, сынок…
     Вера Георгиевна видела, что парню хорошо. Надо ещё постараться, он и кончит. А как кончит, может, и отпустит с миром.
     — Ну, дальше, сука, дальше…
     Ага, значит, парень возбуждается от слов. Трусы и лифчик даже и не собирается снимать. Ну, щупай, щупай. Сейчас попробуем возбудить побольше, насочиняем то, чего и в помине не было. Самое интересное, что Вера Георгиевна и сама начала испытывать давно позабытые чувства. Даже коленки задрожали. Но теперь уже не от страха.
     — Вот ебёмся мы, ебёмся, а тут вдруг мужа сослуживец — здрасьте! — нарисовался… Он нас, оказывается, обыскался уже. Где, мол, Сырцовы, куда запропастились? Вот… А я и говорю: Гриша, соколик, что ж ты встал-то как вкопанный?.. давай, присоединяйся…
     — А Никодим что?
     — А что Никодим? Говорит: еби её, Гриня, в рот!
     Юнец одной рукой щупал груди Веры Георгиевны, а другой залез в трусы. Она выгнула спину. Ого, да как же это на самом деле приятно! Соски напряглись, влагалище становилось влажным. Юнец, просунув ладонь между ног, гладил промежность. Возбуждение Веры Георгиевны росло неумолимо. Невероятно! Она уже сама шарила во внутренностях его брюк. И, наконец-то, наткнулась рукой на твёрдую сардельку.
     — А Гришка-то, чёрт этакий, как вытащит свою елду, да как зашипит на меня: соси, соси!.. А мне того и нужно! Уж какая сладкая залупа! Давай-ка, сынок, я у тебя тоже пососу…
     Но юнец был явно не в восторге от такой идеи. Он оттолкнул её руку и грозно сказал:
     — Не отвлекайся, пизда старая!
     — Хорошо, сынок, хорошо… Я и говорю: какая сладкая залупа!.. Какая сладкая!..
     — Что ты заладила, сладкая да сладкая!..
     — Ой, сыночек, да что же это, а?.. Давай-ка я нагнусь, подыми платье-то, пощупай ты меня, да хорошенечко!.. Сейчас… сейчас трусы-то приспущу… Сейчас…
     Давненько, ох давненько Вера Георгиевна так не заводилась! Голос аж охрип, во рту пересохло. Вот тебе и старая! Уж не думала — не гадала, что когда-нибудь опять будет стонать от удовольствия! Распалившись не на шутку, она прерывисто что-то говорила, почти сама не соображая что, но делала это уже с явным наслаждением.
     — Вошёл в меня Никодимушка… по самые яйца… ты бы тоже, мальчик мой… по самые яйца…
     Юнец прижался сзади к её спине, просунул ладони под руки и охватил болтающиеся груди.
     — Кончил этот самый… как его?.. Гриша, что ли?.. в рот кончил?..
     — В рот, в рот…
     — А Никодим что?..
     — Никодимушка в жопу…
     — Я тоже сейчас кончу, старая…
     — Не кончай, родненький! Не кончай пока!.. Ахххх!.. Помни ещё чуток!
     Он залез рукой ей в трусы, плотно прижимаясь к её телу, его руки тискали большой, мягкий живот, ляжки, груди… Ох, лишь бы не кончал, лишь бы не кончал, как же ей хорошо! Как хорошо! Неужто к ней вернулись забытые ощущения? Не может быть! Да нет, ещё как может! Только подумать! Видишь, видишь, как из неё потекло! А вот и его сарделька, она её ощутила в своей разверстой щели. Далеко этой сардельке до елды Никодима, ой далеко; смотри, как легко вплыла внутрь, словно веточка в гору мягкого масла. Но Вера Георгиевна и этому была несказанно рада. Шутка сказать — столько лет без елды, даже позабыла, когда огурцом себя баловала. Вот она, вот она, сарделечка, в ней двигается! Вот она, родная, заставляет трепетать и содрогаться! Лишь бы не кончал, пострел! Ну, давай, помни мои груди! Вот, вот так! Да, да! А соски-то, соски! Как гильзы стали! Ох, как он рукой по ляжкам-то, по ляжкам водит! Ноги совсем ослабели. Схожу с ума! Каждое его проникновение отдавалось в ней залпом возбуждения, заставляя всё тело конвульсивно сжиматься. Вера Георгиевна всё быстрее двигала своим задом то вперёд, то назад. Всё внутри наполнилось липкими соками, которые вовсю растекались по бёдрам, по чулкам. Она постанывала, оказавшись во власти извращенного экстаза.
     — Миленький мой!.. Сильнее!.. Оооо! Ещё! Ещё!..
     — Ну что, сука, хорошо тебе? Отвечай, блядища! Хорошо тебе? Тащишься, карга вонючая?
     — Оо-ох! Блаженство-то, блаженство какое! Ты только не уходи от меня, не уходи, слышишь, сладенький… Оо-ох!.. Что ж ты делаешь со мной?!.. Оо-ох!.. Я ж тебя так любить буду, так любить! Кормить-поить буду, стирать, купать, что хочешь… Не уходи только!.. Радость ты моя!..
     — Заверещала, шлюха старая…
     У Веры Георгиевны не было никакого желания выпускать из объятий своей щели эту маленькую колбаску. Она чувствовала, что могла бы держать этот стручок в себе всю оставшуюся жизнь.
     — Ах, как хорошо! Ууу.. Е..би..ебии-и… Родно..ой!.. Не останавливайся… Пожалуйстаааа!..
     Юнец продолжал мять и тискать её тело, проводя руками по складкам жира на её бедрах, разрывая дешёвый нейлон на толстых и волосатых ногах. Стоны Веры Георгиевны ещё усилились, она элементарно теряла контроль над собой. Сердце бешено колотилось. Она чувствовала в себе его залупку, которая работала словно поршень, и мечтала только о том, чтобы это наслаждение никогда не кончалось. Мысли-молнии мелькали в её голове: как теперь она без этого жить-то будет?! Этот паренёк сейчас кончит и уйдёт, и уйдёт ведь, сердешный. А может, не уйдёт? А может, он беспризорный какой, да и согласится пожить у неё хотя бы чуток? Вера Георгиевна на миг представила себе, как купает его в тазике, растирает тихонечко мочалкой попку, членик его посасывает. Пусть зовёт меня блядью, потаскухой, сучкой, а я буду говорить: ну, трахни меня, солнышко! трахни свою бабулечку! она хочет ебаться! А потом мы будем ужинать, смотреть телевизор, и я буду ходить по дому совсем голая! совсем го-ла-я! и трогать его пиписечку, когда захочу… Ух! Вера Георгиевна аж зажмурилась. Хороший мой! Ну поживи у меня, а? Кто ж мне теперь груди мять будет, кто воткнёт в меня свою палочку?
     Дыхание Веры Георгиевны стало более частым, глубоким. Волна оргазма, захлестнувшая её пизду, была неудержима.
     — Сынок, я кончаю, спасибо тебе милый, ааа-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!!!
     ————————-
     Конечно же, он ушёл… Вера Георгиевна повалилась на землю в изнеможении, а он, слегка ещё подрочив свой член, кончил сверху прямо на её спину, сплюнул, сказал тихо «живи, сука», да и удалился. Она слышала, как он уходил, хрустя ветками, и не решилась его позвать. Дура! Дура! Что же тебе стоило? Позвала бы к себе, авось согласился — а вдруг? Вера Георгиевна лежала лицом вниз, с задранной юбкой, с раздвинутыми ногами, и не знала, что будет делать дальше, как будет коротать свои унылые дни. Плоть была разбужена. Такого наслаждения она не испытывала давно. Очень давно. А может, вообще никогда не испытывала? Почему именно сейчас на неё обрушилось такое счастье, но самое главное, почему она должна с ним тотчас проститься? Ну что, опять тешить себя огурцом? И представлять себе, как чьи-то руки жадно шарят по её телу?..
     Наконец, она медленно встала, кое-как привела себя в порядок, и побрела домой. Ебаться. Именно сейчас ебаться. С кем? С кем? Неважно с кем, лишь бы… Вера Георгиевна стала мысленно перебирать в памяти всех знакомых ей мужчин. Часа два блуждала она по лесу, полностью погруженная в свои мысли. Как вдруг…
     — А ну-ка, расскажи, тварь, как тебя ебали в жопу!..
     Что такое?! Знакомый голос! Да это тот самый юнец! Кому, кому он это говорит?!
     Вера Георгиевна пошла на этот голос, но уже тихо, осторожно ступая по земле, чтобы не хрустнула ветка. Ба! Зойка Васютина! Ясно, ясно… Значит, паренёк-то мой, уже другую бабку подцепил! Ах, баламут!.. А она-то тут что делает?! Ага, так ведь в Калиновку собиралась вчера. Вот тебе и сходила за покупками! Путь решила сократить, короткой дорогой пошла. Так, так… Осторожненько… только не шуметь, Вера… Вера Георгиевна арат, так я уж теку вся, как свечка… Долго меня ебал, основательно так. Я потом ни согнуться, ни разогнуться не могла…
     «Разговорчивая-то какая Зойка Васютина! Кто бы мог подумать! Ишь ты! Раздухарилась-то как! Ну и ну!» Вера Георгиевна сама уже изнемогала от желания. Сейчас сама потеку, твою мать! А пацан-то уже сардельку свою вытащил! Ох ты, мой бриллиантовый, и что же мне теперь делать?!
     — Ты б меня тоже выебал, а? малец? А чего? Сейчас нагнусь, вздену юбку-то, ты и того…
     — Чулки на тебе?
     — Ой! Сегодня без них. В колготках я… А что?
     — Херово, что в колготках. Ой, херово…
     В его голосе послышались зловещие нотки. Ну всё, быть беде.
     — Я в чулках!
     Вера Георгиевна сама от себя этого не ожидала. Словно кто-то толкнул её в спину. Она вышла из своего убежища и решительно направилась в самую гущу событий.
     — Я в чулках!
     — Вееркаа! Ты… ты как тут?! Что ты здесь… делаешь?!..
     — Да вот, тебя спасать пришла! Или уже не надо? А? Зоя Васильевна?
     — А ты… а ты только что пришла?..
     Боится, не услышала ли Вера Георгиевна чего лишнего. Ну, ну… Грех, грех такой ситацией-то не воспользоваться. Только не робей, Вера! Второй уж раз пацана не упущу. Значит, надеешься, что я только что пришла? Как бы не так.
     — Эх, сколько я за Семёном Трофимовичем бегала! Верчусь перед ним, как белка; и нагнусь низенько, и чулочки-то перед ним поправляю, и так, и сяк — да ни в какую! А он, значит, на тебя глаз-то свой поганый положил!
     — Ой, Вера… Да было-то всего пару разков. Да и то… Палка у него большущая, это да. Но спускал уж больно скоро… Не разденет, ни обласкает, сразу с места в карьер. Я и опомниться не успею, а его и след простыл. Это что, ебля? Вот участковый наш — совсем другое дело…
     — Тарасов, что ли?
     — Он самый. Вот уж кто ёбарем-то знатным был, куда там Сеньке!
     — А говорила — конь, конь… Ебал часами…
     — Да чего не скажешь, когда нож перед рожей скачет! Ты уж извини, сынок… Сказал бы сразу, чего тебе надобно — дала бы сама, без разговоров. Ты что ж думал: раз старая бабка — так и про еблю забыла, добровольно не даст, ещё и на помощь звать будет? Так, что ли? А ты представь, родимый, кому ж я нужна-то нынче? А? Кто меня ебать по своей охоте будет? Ктоо-о? А тут находится добрая душа, сама предлагает шишку свою во мне попарить! Да я тебе ноги за это расцелую, миленький ты мой! Еби, еби хоть каждый день! А ты с ножичком!
     — Да я вас… на лоскуты… да я…
     — Остынь, сынок, остынь… Да никто ж тебе зла не желает…
     — Ах, вы, потаскухи!.. да я щас!.. искромсаю, бляди старые!..
     — Правильно, правильно, бляди старые… Остынь, сыночек… Ну, успокойся… Сядем рядком, поговорим ладком… Да не кипятись ты, миленький, не кипятись… Хороший, хороший… Убери ножичек-то, не покусаем, не бойся… Успокойся, сердешный… Верка, да скажи что-нибудь… Как колода немая, честное слово… Не стой, как монумент…
     — И впрямь, голубчик ты мой, уж не нервничай ты так… Победил ты нас, старух, победил… Зоя-то правду говорит: сядем, потолкуем… Пошли ко мне, у меня дома-то тепло, уютно; выпьем малость, закусим для отвлечения. Хочешь — про жизнь мне свою расскажешь — оно на душе и отляжет. А?
     — Ну а почему это сразу к тебе? А у меня что? Не тепло и не уютно, что ли? Я и чулочки шёлковые по такому случаю достану, лифчик новенький…
     — Сатиновый, что ли? Производства «Ширпотребсоюза»? Скажи ещё — панталоны с начесом у тебя имеются!
     — Сатии-иновый, сама ты сатиновый! Атласный, не хочешь?
     — Раскудахтались! Растрещались!.. Молчать!.. Кошелки вонючие!.. Слушать сюда: пойду, пойду! Только, если щас у меня на глазах пососётесь! Усекли, мондавошки сраные? Как поняли? Приём!..
     — Пососётесь? Это… это, значит, того… поцелуетесь, что ли?! Нее-ет! Да как же я Верку-то… Нее-ет, милёнок… Ты уж что хочешь проси, только не это…
     — Ненаглядный мой, да мы с Зоей-то Васильевной, уж почитай боле полувека друг с дружкой знаемся. Вся её жизнь как на ладони, да и она меня, как облупленную, знает. И никогда, веришь… никогда, ангел ты мой… никогда бабами-то не интересовались… А уж чтоб я к Зое, или, возьмём, она ко мне… чувства, желания там какие… Да ни за что!.. Как можно!.. По молодости-то чего только не было! Но чтоб такое!.. Да и противно как-то нам бабу в губы… А правда: попроси, чего только пожелаешь… Всё исполним… Но целоваться!..
     — Протии-ивно?! Да и катитесь в свои уютные, бля, избёнки, чувырлы!.. У-ё, блевать с вас тянет! Хуй вам цена в базарный день!.. Какова хера пристали ко мне? Валите обе, морковочкой свои грязные манды полировать!..
     — Да что ж это? А, Зой? Уйдёт ведь сейчас, и взаправду уйдёт… Погодь, золотой…
     — Да остановись ты!.. Будь по-твоему! Поцелуемся, поцелуемся!..
     — Давайте, прошмандовки, а я подрочу слегонца!
     — Ну… давай, Вер… Чмокнемся…
     — Я вам, бля, дам, чмокнемся! Соситесь давайте!
     Вера Георгиевна стояла в нерешительности. Целовать?! Зойку?! Тьфу!.. С чего же начать? За жопу ухватить, что ли? Глаза зажмурить, да и взасос… Ну, будь что будет!.. Ох, как же тяжко, как тяжко!.. Но Зоя Васильевна решилась первая. Подошла, шепнула «зато елда молодая всегда под боком будет», обняла за талию. И вдруг… Разом, как по команде, они стали целоваться. Сначала робко, смущаясь, краснея, не глядя друга на друга. Потом все настойчивее и настойчивее… Да ничего, терпимо. Думала, будет хуже. Эх, сейчас бы водочки стаканчик!.. Вдруг Зоя Васильевна сильно прижала её к себе, и Вера Георгиевна отчётливо почувствовала, как сердце товарки бьётся в её груди. Вот так номер, да Зойка-то заводится никак! Ишь, как по заднице моей руками прохаживается! И с чего бы это?! А вообще-то, а вообще-то… Да нет, и думать не смей… Руки Зои Васильевны были всё настойчивее, и с каждым движением Вере Георгиевне было всё слаще и слаще, неизъяснимо приятно и хорошо. «Ты что, Зойка, охренела никак?!» — зашипела в ухо, но, что удивительно, без излишней настойчивости. «Только в пизду не лезь, слышь, чего говорю?» Вот, мерзавка. Сомкнула руки на талии, да и водит пальцами под задранным кверху платью. «Не ссы, Верка. Только глянь! да глянь же, глянь! Парнишка-то наш! Игруна своего вытащил! Хуй! Настоящий! Живой!.. Смекай, Верка, скоро нашим будет!» Самое интересное, что дрожь, смущение и боязнь уже прошли, вернее, они сменились нарастающим внутри желанием. Она не могла не согласится, что руки Зои Васильевны дарили ей волнующие ощущения. «Да не лезь ты в пизду, очумела, старая?!» Но Зоя Васильевна и не думала останавливаться. «Пошла ты на хуй, Вер… Всё равно опозорились; что ж мы, забудем, как губищами тёрлись, словно муж с женой, а? Что ж, забудем, как лапались? Забудем весь этот цирк? Да в век не забудем. Так давай удовольствие хоть от этого получим!» Да… А ведь есть резон в её словах. Есть… Да катись всё к чёртовой матери! Руки как-то сами собой спустились по спине Зои Васильевны, и обвили её талию. Ну, Вера, выдохни! Давай теперь узнаем, что там у Зойки между ног! Вера Георгиевна просунула руку под колготки подруги, резинка была очень тугая, и тогда она с силой дёрнула их вниз. Твою же ты мать, неужто это я, я лезу в зойкину пизду?! Нет, наваждение какое-то! Чтобы я гладила её телеса?! Да не снится ли мне всё это?! «Слышь, Зой, что же это мы делаем?! Бабки ведь старые! Может, не надо…» «Вер, хорош причитать-то! Да засунь поглубже руку… воо-от… да не ссы ты… глубже давай… блядь, сладко как…» И это мы говорим такие слова?! «Блядь»? «Не ссы»? Я и Зойка?!.. Ладно. Пропади всё пропадом. Мне с Зойкой не жить, свинья не выдаст, волк не съест… Между тем, Зоя Васильевна расстегнула мешающие ей пуговицы платья Веры Георгиевны, просунула пальцы под лифчик, и стала ласкать её груди… Так, уже и до сисек дело дошло. Сказал бы кто-нибудь про то ещё сегодня утром — сумасшедшим бы посчитала. Однако Вера Георгиевна чувствовала уже довольно сильное возбуждение. Зоя Васильевна, похоже, испытывала то же самое. Они стали обнимать друг друга всё крепче и крепче. «А я и не знала, Вер, что у тебя такие сиськи…» «Какие такие?» «Да хорошие, хорошие, чего дёрнулась-то так? Ха-ха-ха… Что надо сиськи!» «Если б увидал кто — прямёхонько в дурдом определили бы… Какие к лешему сиськи-пиписьки, Зой?! Да это ж я, Вера! Вера Сырцова, забыла, что ли?! И ты, ты… Зоя свет Васильевна… руками по моим… по моим… грудям… вот так, запросто!..»
     — О чём пиздите там, блядюги? Давайте пошибче там, швабры, мохнатки свои щупайте!
     — Да мы щупаем, щупаем, касатик… А пиздим… от удовольствия… Да, Зой?
     — А то! Я Верке и говорю: какие у тебя сиськи-то аппетитные, сочные! Ёлочки-сосёночки, прямо ранет!..
     «Шут с тобой, Зойка! На что только ради его мотовилы не пойдёшь! Порадуем мальца, да поправдивей, поизячней чтоб…» «Во! Сейчас дело говоришь… Давай, обними-ка за жопу-то попривлекательней так… Да не так, раскудрит твою через коромысло!.. Ну, ну, не боись… Ага…» «Давай лифчики сымем, пущай на сиськи наши зырит…» «Давай, Вер… Ох, какой у него хохотунчик!.. Глянь только!.. Да лапай меня, лапай! Посмелей давай… Жопу оттопырь чуток… Так… Ох, какой у него духопёр!.. Теку, теку, как молодуха!.. Чуешь? Теку ведь!..»
     — А ну-ка, жаба гнидопаскудная! Как там тебя? А? Лахудра? К тебе, к тебе обращаюсь, чтоб тебя всем столыпиным харили!
     — Ко мне?.. Вера Геор… Вера я…
     — Палец свой поганый в дупло вот этой лярве засунь!
     — Как… как это?!
     «Да палец свой, палец, в мою жопу просит засунуть!» «Да как же это, Зой?!» «Тихо, тихо! Делай, что велит! Засовывай!.. А я говорю, засовывай! Ну! Засовывай, дура! Осерчает ведь, и уйдёт! Поняла меня? Засовывай скорей!»… Будь что будет! Так, нащупала дырку… Ну, давай, Вера, авось такое в последний раз. Пошёл, пошёл палец… «Да что ж ты по ноготь-то?! Глубже, глубже, да улыбайся, не рожа, а Чернобыль!»
     — Теперь возьми палец на клык!
     «Облизывай, облизывай! Слышь, Вер, я посрала тут недавно… Так что, облизывать будешь не мёд… Чтоб не в обиде ты была, я тоже тебе палец в жопу засуну, и оближу потом…» Так… Облизывать собственный палец, который побывал в зойкиной жопе! А как, как откажешь?! Вон какая у парня дуля в руках! И этой дулей… и этой дулей… скоро… да неужто… скоро… он будет меня… Всё, облизывай скорей! Ради такой дули любая отрава пойдёт как шоколад!..
     — Ну всё, шмары! Ништяк! У кого якорь свой кину?
     — Вот что, Вер… Пошли ко мне… Все вместе… Посидим, покалякаем, чайку или чего покрепче выпьем… да и решим, как жить будем…
     Ну что ж… Вера Георгиевна кивнула. Какой толк сейчас спорить. Главное, они добились своего… А дальше… Ну а дальше — жизнь рассудит. Она ведь мудрее нас… Солнце опускалось за черную полосу темного леса…
     
     c Copyright 2003 Marek Stookus. All rights reserved