Сказка о четырёх путниках (из ненапечатанного в 1001 ночи). Рассказ третий

     И он начал свой рассказ:
      «Я знатного происхождения из вилоята Дамаск. В моей жизни появились большие затруднения. Семья увеличилась, и получилось так, что хозяйство оскудело, и я стал нуждаться в куске хлеба. Я стеснялся говорить о своём положении или просить у кого-либо помощи.
      Однажды друг мне сказал:
      — Иди в вилоят к Науфальбекам, и расскажи о своей жизни, и они помогут тебе.
      Я собрал свою семью, и отправился в Газни. Прибыв туда, я растерялся, так как никогда раньше в Газни не бывал. Я был полностью занят мыслями о семье, как вдруг увидел на другой стороне улицы мечеть. Я вынужден был отвести семью туда, я сам пошёл, в надежде раздобыть для них что-нибудь съестное. Пришёл на базар, но попросить ничего не мог. Расстроенный, я хотел не солоно хлебавши, вернуться к домочадцам, как вдруг увидел большую толпу на дороге. Возможно, подумал я, они идут к кому-то в гости. Я пошёл за ними и дошёл до дворца, башнями упиравшегося в небо. Здесь стояли четыре суфы, расписанные лазурью. На каждой из них было сооружено возвышение, и возле одного из них в кресле сидел шестнадцатилетний юноша. Высокопоставленные лица, явившиеся сюда, заняли свои места. Выяснилось, что этого юношу после хутбы, проповеди имама, возводят на трон. Слуги подавали ханам кумыс. Перед каждым ставили девять блюд с едой, и одно блюдо с червонным золотом. Я видел, как после окончания трапезы, люди прятали золотые блюда в одежды. Я делал то же. Все поднялись с мест и стали расходиться. Я последовал за ними и уже был в прихожей, как один из них мне сказал:
      — О шейх, не уходи!
      Я испугался и подумал:
      «Наверное, хотят отнять у меня золото».
      Меня опять ввели во дворец. На четырёх возвышениях сидели четыре человека и тот юноша, в честь которого читали хутбу. Юноша спросил меня:
      — Ты похож на чужестранца. Откуда ты и как ты попал в этот город, сколько у тебя детей?
      Я рассказал им о себе и добавил, что прибыл в этот вилоят, рассчитывая на великодушие и милосердие Науфальбеков, а семью пока устроил в такой-то мечети.
      Ко мне подошел главный визирь и сказал:
      — Подожди здесь, у нас есть обычай. Восшедший на престол юноша, должен провести ночь в одной комнате с семейным мужчиной, любящим свои жен и имеющим детей, и никогда ранее не предававшийся любви с юношами. Мужественность этого человека входит в юношу с семенем, и юноша становится мужчиной. Но есть одно услолевым лицом человека, знающего цену жизни и смерти. Он произнес:
      — Я — Яхъё Науфальбек.
      — Проходи сюда, сынок, не бойся меня.
      — Я ненавижу этот варварский обычай и вас!
      — Я тоже до этой ночи никогда не предавался любви с юнцами!
      Парень сел напротив меня и пригубил вино. Его бездонные глаза на скуластом, мужественном лице, были глазами молодого оленя, попавшего в западню.
      — В конце концов, то, что предопределено Всевышним, должно случиться, а моё бесчестье — плата за трон. Братья ненавидят меня, никто из них не согласился стать падишахом, за такую цену, за мужскую честь. Теперь они завидуют мне. Скажите, вы — мусульманин?
      — Да сынок. Тебе повезло. Я слышал, что троим твоим предшественникам, приходилось довольствоваться неверными.
      — Это правда.
      Я налил ещё вина, мы выпили и преступили к делу, я как можно нежнее снял с парня халат, и принялся развязывать пояс с его чресл.
      — Я не позволю ни одной капле из вашего зебба попасть не по назначению! Такова воля моих предков.
      — Ты этим существенно облегчишь мне задачу, друг.
      Зебб будущего Науфальбек-шаха встал и оказался удивительной мощи. Я положил юношу лицом вниз, полностью раздел, подложил под его зебб три подушечки и принялся разминать отверстие, через которое необходимо было влить семя, большими пальцами рук, поливая долину между двух гор ароматными маслами, в изобилии разбросанными здесь в причудливых ку