Пушкин шел в Тригорское

     Александр Сергеевич проснулся с головной болью. Вспомнил вчерашнее шипенье пенистых бокалов, пунша пламень голубой. Солнце русской поэзии стошнило.
     — Арина, сука, квасу подай!
     Арина Родионовна стала натягивать на Пушкина панталоны. Панталоны не натягивались: шутка ли — третий день без бабы.
     — Слышь, Арина, найди-ка ты мне в Тригорском молодуху потолще, да чтоб не очень смердела.
     — Помилуйте, барин, как можно? Третьего дня изволили графиню Анну Пет-ровну, с божьей помощью, раз пять. Вы меня в холодную баню изволили выгнать, да я и там слыхала — их сиятельство дюже кричать соизволили. Уж и не знаю, что вы там с ней делали.
     — Молчи, дура, не твое это дело. Пойду в деревню, погляжу на покос, может, какую бабу встречу.
     — Какой покос, барин, еще зеленя не колосились.
     — Баба, она завсегда колосится.
     Пушкин шел в Тригорское, навстречу — два мужика с косами.
     — Однако, — подумал светоч, — десятый час, а они только на работу.
     — Как звать, мерзавцы?
     — Федорка Ковалев да Михайло Ивашкин, барин.
     — Слыхал. Староста докладывал. Оброк не плотите. Недоимки за вами.
     — Дык сложные погодные условия…
     — Не фиг мне лапшу на уши вешать. Скажете старосте — барин велел по сорок розог каждому.
     — Смилостивься, барин, по сорок нам не выдержать.
     — Ну тогда по пятьдесят.
     — А что, — думал классик, — они тут будут у меня на шее сидеть а я, стыдно сказать, простого бриллиантового колья не могу женке купить.
     Мимо шла молодуха с двумя корзинами навоза.
     — Эй, ты чья? — Пушкин схватил бабу за грудь.
     — Полегче, барин, у меня муж грамотный, барыне в Петербург отпишет.
     — Так барыня и поверит клевете на русскую литературу. Молчи, а то велю забрить твоего мужа в солдаты.
     Пушкин стал рвать на бабе юбки, та заверещала.
     — Эх, чернь! Знала бы ты, с кем дело имеешь. Поэт, не дорожи любовию народной.
     — Дык кто ж вас не знает? Вы когда по селу гуляетечивало на бабьей заднице. Баба замерла с закинутыми на голову юбками. Вдруг из-под юбок глухо послышалось:
     — Барин, а еще разок не изволите?
     — Некогда, мне восьмую главу заканчивать. В пятницу приходи. Нет, в пятницу у меня графиня Воронцова. В субботу с утра приходи.
     — Да, — думал поэт, — есть еще женщины в русских селеньях. Коня на скаку остановит. Поэтом можешь ты не быть, а это дело знать обязан. Иначе какой же ты мужик. Ох и морока с этими сцикухами из высшего общества — то им в любви признавайся, то стишки в альбом. Вон, пока Аньку Керн уболтал, какой шедевр накарябал! Ишь, оно как бывает, когда приспичит. Да, сколько их было с четырнадцати лет! Калмычки, грузинки, цыганки, молдаванки. Замужние и девицы, вдовы и сироты. Найдутся еще, чего доброго, профессора-импотенты, станут про меня ученые списки составлять — когда, с кем и сколько раз. Что то я сегодня ничего гениального не создал. Так, все выдающееся… А фугану-ка я что-нибудь эдакое, бессмертное, чтоб дети в школах двести лет мучились на память учить:
     Мой дядя самых честных правил,
     Когда не в шутку занемог,
     Задумал выехать в Израиль —
     И лучше выдумать не мог.
     Ну? И пусть кто-нибудь посмеет сказать, что я — сравненный и превзойден-ный.
     Жид требует семьдесят пять тысяч по векселю, а где взять? Одна надежда — может, само-властительный злодей заплатит. Наталья тоже… вообразила себя сучкою, за которою бегают кобели, подняв хвост трубочкой… Надо же, опять встал. Пойду к дворовым девкам.
     …Пушкин шел в Тригорское.