risu inepto res ineptior nulla est…
поехали?
1. ВСТРЕЧА В ПУТИ
Я оказался
в случайной компании…
О голубых зашел разговор…
тема избитая!..
но – один парень
заволновался, – типичный монтёр!
Забеспокоился…
Нервный… субтильный, –
право, такому лучше не пить! –
он то смеялся…
то гневался сильно…
и всё порывался кого-то убить…
Кого?..
Мы сидели под Петербургом
в деревне глухой, занесённой снегом…
а за окном
бушевала вьюга…
и мат прерывался взрывами смеха…
Тема –
избитая?
В пьяном угаре
под Петербургом семь молодцов
«тему избитую»
вновь избивали –
дым содрогался от злых голосов…
Громко
кричали о пидарасах,
пьяно смеясь над каким-то Серёжей…
«Пидоры
все!» И я соглашался,
не признаваясь им, что я тоже…
«Все!»
(кроме этих, тесно сидящих
вечером поздним под Санкт-Петербургом?), –
нервно кричал
возбудившийся мальчик…
А за окном куролесила вьюга…
Я думал
о них… о себе… и о многих,
живущих и живших под вечной Луной…
и что
у монтёра стройные ноги…
и что он такой же, как я, голубой…
и что
его тёмная ненависть – это
неясное чувство, что он за бортом…
Звенели стаканы
в дыму сигаретном…
вопило в монтёре его естество:
кричал он –
пристрастно, угарно и пьяно…
а в этот момент австралийский моряк
на сухогрузе,
идущем в Панаму,
юнге ломал пацанячий целяк…
Громко
смеялись они… а в Маниле
в эти мгновения – что за страна? –
неутомимо
друг друга любили
два черноглазых, как ночь, пацана…
С жаром
кричали… а в это же время
члены в сушилке стояли упруго –
в воинской
части южнее Тюмени
два новобранца ласкали друг друга…
Шумно
они возмущались… а где-то
в эти минуты в далёком Чикаго
старший
кадет молодого кадета,
изнемогая, в гостинице трахал…
Слушал я
молча… а в Сан-Себастьяне
в эти минуты французский матрос,
голубоглазый,
весёлый и пьяный,
лапал мальчишку, целуя взасос…
«Пидор!» –
кричали… и в эти минуты
парню Серёже где-то икалось, –
смачно
его обсуждали, как будто
в нём было дело… Вьюга металась
под
Петербургом… а в Кисангани
в это же – в это же самое! – время
трахались в зад
африканские парни…
трахались парни южнее Тюмени…
дёргалось тело
смазливого юнги…
жарко сопели два голых кадета…
я – в это время! –
под Санкт-Петербургом
весело думал, дымя сигаретой,
что
у сидящего рядом монтёра
стройные ноги… и что их на плечи
я бы
забросил, и – до упора…
вмиг бы забыл он дурацкие речи!
Никем
не согретый
в задроченном детстве, –
я таких в жизни видел не раз, –
он оказался
со мной по соседству,
несостоявшийся педераст…
Пили…
а рядом, в соседнем доме,
под одеялом членом играя,
мальчик
Андрюша о мальчике Роме
думал и думал… и, замирая,
слушал
Андрюша стенания вьюги, –
выла она, лютовала за стенкой…
Мальчик
Андрюша думал о друге,
под одеялом сжимая коленки…
2. КСТАТИ…
бывает нечто,
о чём говорят: «смотри, вот это новое»,
но это было уже в веках, бывших
прежде нас*:
Адам,
воспылавший к Еве,
сотворённой из его ребра…
Христос,
тридцатитрёхлетний,
выделявший ученика Петра…
Зевс,
влюбившийся страстно
в отрока по имени Ганимед…
Солон…
Гиппократ… Гораций –
великий античный поэт…
Ионафан,
Давида любивший
(Первая книга Царств)…
Нарцисс,
над водой застывший…
НЕТ ОТ ЛЮБВИ ЛЕКАРСТВ!
Мифы…
Легенды… Реальность…
Куда мы ни бросим взгляд,
гомо…
сплошь! – …сексуальность
находим: за рядом ряд…
древние
греки… и иже с ними,
жившие в давние времена…
юноши
Спарты… мужчины Рима…
Античность – сплошная голубизна!
Это –
в Европе. И то же – в мире,
от Азии до Америки Южной:
мужчины
мужчин изначально любили
во все времена – отрицать не нужно!
Солдаты…
Философы… Полководцы,
изменившие истории ход…
и самый
великий из них – Македонский!..
Но даже бессмертные смертны…
Вперёд
время летело –
пришло христианство,
и с ним, как Янус, двойной стандарт:
папы римские –
Пий… Бонифаций… –
предпочитали мальчишеский зад,
a смертных –
простых! – на кострах сжигали
как совершивших «содомский грех», –
две
тысячи лет двойной морали…
А мир неделим и един для всех!
Микеланджело,
Леонардо да Винчи –
гении-геи на все времена, –
и Вовка,
пацан симпатичный,
который мне целку сломал
в далёком
цветущем апреле…
мне было немного лет, –
муть
подростковых томлений
прорезал спасительный свет…
Валерка,
шептавший: «Тихо…»
и – целовавший в губы…
Герои
античных мифов…
Живущие рядом люди…
Рыцари…
Тамплиеры…
Скульпторы… Живописцы…
Пламенные
революционеры…
Смазливые гимназисты…
ый чекист Ежов…
Гоша –
из ЖЭУ смазливый слесарь…
издатель Дима Лычёв,
чью –
об армейской службе – книжку
я прочитал взахлёб…
Ваня К.,
краснодарский парнишка,
на которого у меня встаёт…
Я сам,
пассажир транзитный,
в детстве считавший, что
быть
педерастом стыдно, –
пацан, чьё детство прошло…
Века
пролетали, как миги…
тащились – как черепахи…
Что
оставляем мы? Книги –
любовь свою на бумаге…
ШКОЛЬНИКИ
КУРЯТ В СКВЕРИКЕ…
ДОКУРЯТ… ПРИДУТ ДОМОЙ
И БУДУТ
ЛЮБИТЬ СВОИ ЧЛЕНИКИ –
КАЖДЫЙ СВОЕЙ РУКОЙ…
Смена
тысячелетий…
Жизнь – свеча на ветру…
Может,
я в Интернете
завтра Тебя найду,
и –
станешь ты Антиноем…
а может быть, Адрианом…
…Ветер
за стенкой воет.
Андрюша под одеялом,
сжав
в кулачке упругий,
пышущий жаром уд,
о Ромке –
о лучшем друге –
мечтает… и сладкий зуд
в дырочке,
туго сжатой –
девственно-непроткнутой,
тлеет,
чтобы пожаром
вспыхнуть через минуту…
3. ДОМ НА ОБОЧИНЕ
Мальчик
Андрюша хочет…
…а рядом, в соседнем доме,
пьяный
монтёр бормочет,
что он – лично он! – не гомик,
что он –
лично он! – не может
понять, что за сладость, если
парень
в зад мужеложит
парня… «Вот ты! – мы вместе
сидим, –
ты можешь представить,
что ты…» Я икаю: «Нь-ет!»
«Вот!
Ты правильный парень!»
«Да!» – говорю в ответ.
(В клейком
безмолвном стоне
пододеяльник, – в полночь
рядом,
в соседнем доме,
мальчик Андрюша кончил…
а где-то
стучат колёса –
поезд летит вперёд:
в тамбуре
у матроса
пьяный студент сосёт…
а где-то
между ногами
смутно белеет зад:
койка
скрипит в казарме –
солдата ебёт солдат…
а где-то
смазливый школьник
колени к груди прижал,
подставив –
всего за стольник! –
попу…) «А он сосал!» –
и снова:
«Кто б мог представить!» –
я слушаю про Серёжу –
про то,
как его застали
в сарае сосущим… «Рожу
вообрази…
придурок…» –
смеётся монтёр – и снова,
вдавливая
окурок
в тарелку из-под жаркого,
он
меня убеждает,
что «педиков ныне море!»…
«Точно!» –
не возражаю, –
с пьяными я не спорю,
и он –
«пацан настоящий» –
пьяно меня обнимает, –
я знаю,
ч т о это значит…
но делаю вид, что не знаю:
в этом
случайном доме,
где сам я – случайный гость,
негде
ему, родному,
ноги раздвинуть врозь,
чтоб
объяснить приватно,
к т о он на самом деле…
Смачно
ругаясь матом,
никем не проткнутый педик,
не слышавший
про Ахилла
и друга его – Патрокла,
мусолил
неутолимо
про то, как в сарае кто-то…
и сызнова –
вновь и снова…
в сотый, быть может, раз! –
я слушал
рассказ монтёра
про чей-то чужой экстаз…
Меня
называя братом,
он тискал моё плечо…
И…
можно бы, да… не надо, –
всю ночь я гасил торчок…
…………
……………………………..
…………
А утром,
шагнув с порога
в белое море снега,
я
прокричу – ей-богу! –
в даль голубого неба:
— Эге-ге-гей! –
и крик мой
с веток сорвёт ворон…
я кончил…
во сне…
4. POST SCRIPTUM
В трусах было сыро… –
Сон
приснился мне…
и – как мальчик,
я сладко во сне спустил…
Ещё б
не спустить! так смачно
монтёр молодой вопил
о педиках…
о Серёже,
сосавшем в сарае, – о
гействе
и мужеложстве
так жарко вопил он, что
когда мы –
уже под утро –
вдвоём на полу легли,
укрывшись
одним тулупом,
я кончил под вой пурги…
…Легли
мы с ним, «как мужчины» –
строго спина к спине, –
без всякого,
блин, интима
уснули… но я во сне –
привычка
такая, что ли? –
к очку развернул лобок
и, жарко
обняв монтёра –
вдавившись в него чуток,
стал
под тулупом общим
через штаны о зад
тереться,
пока не кончил…
Я, право, не виноват,
что
до сих пор мне снятся,
как в юности, сны… и я
во сне
облегчаю яйца –
кончаю во сне… Х