Глава 5. Тетрадь Лены

Копирование и распространение
без разрешения автора запрещено!
Глава 5.
     Тетрадь Лены     Тетка встретила меня хлебосольно. Слегка накормив, она отправила меня в баню. Я люблю деревенскую баньку. Ирка пошла вместе со мной. Раздевшись, я с наслаждением смывала липкий дорожный страх, грелась на полке, лениво помахивая веником. Ирка сидела рядом. Мы разговаривали о нашей девчачьей жизни, о платьях, о школе, об общих знакомых.
     — Как у тебя грудь налилась, — сказала вдруг Ирка.
     — Да, вот за этот год так набежало, — улыбнулась я и провела рукой по груди
     — А у меня че-то плохо растет, — искренне вздохнула сестрица.
     — Да зачем тебе большая?
     — У, пацаны не хотят ходить с девкой, у которой нет впереди ничего.
     — Откуда ты знаешь?
     — Знаю, — ответила она уверенно.
     Мы помолчали.
     — А у тебя есть парень? — спросила Ирка.
     — Есть, — соврала я и подумала про Толика из поезда.
     — Хороший?
     — Да ничего вроде бы.
     — Он из вашего класса?
     — Нет, он служит в армии.
     — У, это, считай, что нету, — глубокомысленно заключила Ирка.
     — А у тебя? — спросила я.
     — Нету. Так, Жорка иногда приходит, полапаемся и все.
     — Что сделаете?
     — Полапаемся.
     Мы опять помолчали.
     — А вы с ним уже? — не могла угомониться Ирка.
     — Что?
     — Ну, что. Спите или нет?
     — Да нет, ты что.
     — Так ты целка?
     — Ирка, что ты такая вульгарная?
     — Ну, а как сказать?
     — Спроси, девушка ли я еще.
     — Мое слово более точное, — заключила Ирка.
     — Может быть, но оно грубое.
     — Ну, это же не мат.
     — Не мат.
     — Значит, можно пользоваться.
     Я стала обливаться из тазика. Черт его знает, может, и можно пользоваться.
     — Давай, спину потру, — предложила Ирка.
     — Давай, — ответила я, ложась животом на полку.
     Украдкой я рассматривала Ирку, отмечая, что она уже вполне развитая девушка. Заостренные, конические грудки торчали вперед и слегка в стороны. Ничуть не хуже, чем у меня, подумала я, не стоит ей плакаться. Лифчик ей был совсем не нужен. Крепкие, литые бедра, попка округлая, почти мальчишеская.
     — Полина замуж собирается, — сказала Ирка, усердно трудясь над моей спиной.
     — Да ты что! За кого?
     — Да ходит тут один. Помощник агронома называется. Они уже вовсю.
     — Что "вовсю"?
     — Дрючатся.
     — Откуда ты знаешь?
     — Сама видела.
     — Где?
     — Дома, где. На сеновале. У речки. Трудно сказать, где они это не делают.
     — Зачем же ты подсматриваешь?
     — Да кто подсматривает? Вчера пошла уток загонять, и — на тебе.
     — Что?
     — Что! Лежат, родимые, под вербой.
     — Лежат, ну и что? Может, они отдыхали или тебе что-то почудилось.
     — Почудилось! Его голый зад почудился, и ее ноги у него на плечах почудились!
     — Ну, раз они собрались пожениться, то, может, так и должно быть.
     — Может и должно, — заключила Ирка.
     Придя в дом, мы долго сушили волосы, а тетка жарила пирожки с картошкой. Она знает, как я их люблю. На обед пришли все, теткин муж, еще одна тетка, ее муж, Ирка, Полина, Роман.
     Я раздала подарки, переданные матерью. Все остались очень довольны.
     Особенно Ирка — ей, кроме духов, я потихоньку всучила красивую коробочку с комплектом маленьких кокетливых трусиков. Оказалось, что это ее мечта.
     Было шумно и весело. Я украдкой посматривала на Полину, мне казалось, что в чем-то же должно внешне проявляться то, о чем рассказала Ирка.
     Но я ничего не заметила, разве что она была немного рассеянней, чем прежде.
     Обедали по-праздничному. Петух и утка были принесены в жертву нашему обжорству. Мужики считали своей основной обязанностью следить, чтобы у всех было налито и в указанное время выпито. Нам — мне, Ирке и Роману наливали портвейн, остальные приобщались к водочке. Лишь Полина не пила, чуть пригубила и все. Наверное, она беременна, подумала я.
     Я заметила, что Роман, сидевший наискосок от меня, подолгу задерживает на мне свой взгляд. Не знаю, отчего, но это было мне приятно.
     После обеда начался массовый сон. Легли, кто где мог.
     — Не спите на закате, — теребила тетка меня и Ирку.
     — Мы не спим, мы отдыхаем, — промычала Ирка.
     — Идите, полейте помидоры, — велела нам тетка.
     Пошли поливать помидоры. Незаметно наступил вечер.
     — Будете спать в летней хатке? — тетка выглядела немного виноватой.
     — Конечно, будем, конечно, будем, — обрадовались мы с Иркой.
     — Просто вам будет душно втроем в такой маленькой комнатке, — сказала тетка.
     В результате ее рассуждений мы — я, Ирка и Полина были определены на ночлег в летнюю хатку. Это вполне приличный домик, зимой там не живут, а летом там прекрасно. Теткин муж, мужик очень рукастый, соорудил нечто вроде купе, как в поезде — две полки вверху, две внизу. Небольшая дверь и выход еще в одну комнатку, только побольше. В ней — стол, стулья и старый диван.
     Ужин опять оказался обжираловкой. Только народу было поменьше.
     — Телевизор будете смотреть? — спросил Роман.
     — Нет, сегодня не хочется, — ответила за нас обеих Ирка.
     — А завтра что будете делать? — не унимался Роман.
     — Будет день, будут мысли, — пошутила Ирка.
     — Главное — дела, а не мысли, — философски заключил Роман.
     Устав за день, мы с Иркой легли пораньше. Мы заняли обе верхние полки.
     Полины все еще не было.
     — Слушай, Ленка, а правда, что у вас некоторые девушки живут не с парнями, а друг с дружкой?
     — Что ты такое говоришь, как это? Такого не может быть.
     — Не, я точно знаю. Только я все думаю, детей-то у них все равно не будет.
     — Да что дети! Что они будут делать сами и как?
     — Ну, как! Пальчиками, язычком. Говорят, кайф необычный.
     — Фу, да что ты такое говоришь, Ирка!
     — Странно, что ты этого не знаешь.
     Я задумалась. Ирка задышала ровно, видимо, она заснула.
     Незаметно сон пришел и ко мне.
     Меня кто-то душил. Я совершенно не могла дышать. Пыталась увернуться, но тщетно, кто-то крепко зажимал мне рот. От ужаса я проснулась. На моем лице лежала кошка и громко мурлыкала. Я отбросила ее в сторону и жадно вдохнула воздуха. Фу, какой кошмар! Я села, вытерла простыней рот. Прислушалась.
     На окном лил дождь.
     За дверью кто-то шептался. Я вся превратилась в слух.
     А, это Полина со своим хахалем. Хоть бы взглянуть на него.
     Я снова легла. Заснуть я не успела. Дверь скрипнула и приоткрылась. Тонкая девичья фигура скользнула внутрь. Но дверь не закрывалась. И вот в ее проеме появилась мужская тень.
     — Ну, что? — тихо спросил мужчина.
     — Кажется спят, заходи, — прошептала Полина.
     Он закрыл дверь. Полина на цыпочках подошла ко мне. Я прикрыла ресницы. Я физически, словно какое-то животное, чувствовала на себе ее взгляд.
     — Спит наша Леночка, — услышала я голос Полины.
     — Кто это? — спросил мужчина.
     — Племянница наша, в гости приехала, — ответила она.
     Я осторожно приоткрыла глаза. Они стояли посреди комнаты. Я почувствовала запах дождя и их увлажненной одежды.
     — Сильно промокла?
     — Да нет, так, капельку.
     Он подошел к Полине и обнял ее. Она закинула руки ему на плечи. Они стали целоваться. Ладони парня заскользили по ее телу вверх-вниз, вверх-вниз. Неожиданно он чуть присел и тут же вновь поднялся. Меня обдало жаром. Теперь его руки были у нее под юбкой. Он жадно, нетерпеливо гладил ее бедра.
     — Саша, что ты, перестань, — тихим смехом рассмеялась Полина.
     — Люблю тебя, моя ласточка, — хрипло прошептал он.
     — Не надо, Саша. Ты хочешь, чтоб они проснулись? — спросила она.
     — Они и так не спят.
     Меня словно ошпарили кипятком. Он пошутил или действительно знал?
     — Типун тебе на язык, — ответила Полина.
     Они снова стали целоваться. Саша стал подталкивать Полину к ее постели.
     — Ты с ума сошел, — прошептала она, но двигалась, послушная его напору.
     — Мы тихонечко, мы чуток, — шептал он.
     — Ну, Сашенька, ну, не надо, мало тебе одного раза?
     Ого, подумала я, значит, один раз уже был, где же это при таком-то дожде? Саша совсем смял кверху ее юбку, ярко белели ее трусики, он непрерывно гладил ее ноги, бедра, живот. Саша стал усаживать Полину на полку, но она заупрямилась.
     — Нет, нет, полка скрипит, как телега, нет, миленький, не здесь.
     Он продолжал страстно целовать ее, сгибая назад, затем вдруг стал на одно колено и (сердце мое едва не выпрыгнуло туда, вниз, к ним) стал стаскивать с нее трусики.
     Из всего увиденного за эту ночь почему-то именно эта сцена особенно запомнилась мне.
     Полина стояла, слегка закинув голову, ее длинные, темные волосы раскинулись по плечам, она нервно гладила его голову, волшебно белели ее голые, стройные ноги, а он, стоя на одном колене, прижался лбом к ее уже обнаженному животу и обеими руками потихоньку стягивал с нее трусики, и она совсем не возражала
     Потом она смешно, словно лошадка, переступила ногами, еще миг и Саша метнул трусики на ее постель. Затем он присел ниже и потянул ее к себе за руки. Она села к нему на колени. Верхом. Теперь они не произносили ни слова, только их жаркое дыхание было красноречивей всяких слов.
     Саша завозился, и я поняла, что он расстегивает свои брюки.
     Меня опять обдало жаром. Я впервые могла стать свидетельницей чужой любви. Еще утром я осуждала Ирку, а сейчас сама оказалась в аналогичной ситуации. Наверно, я должна была кашлянуть или хотя бы заворочаться, и они бы прервали свое занятие.
     Но я этого не сделала. Грех, наверное. Словно какой-то бесенок заставил меня промолчать и досмотреть все до конца.
     Меня поразило то, как они это делали. По своей наивности я полагала, что есть только одна поза: мальчик сверху, девочка снизу.
     Оказалось, можно и иначе.
     Они сделали это сидя.
     Они смогли сделать это тихо-тихо.
     Причем, он почти не двигался. Двигалась Полина, что невероятно удивило меня. Саша помогал ей, держа ее обеими руками за талию, он ритмично опускал и поднимал ее тонкое тело, она обхватила его за спину, ее голова то откидывалась назад, то опускалась на его плечо.
     Если быть откровенной, то я не смогла быть равнодушным зрителем. Моя ладонь как-то сама собой оказалась в моем самом интимном месте, и я стала слегка трогать себя пальцем, потом немного сильнее, еще сильнее.
     И когда ритм их движений вдруг изменился, когда Полина не удержалась и за- стонала тихо и сдавленно, когда через секунду он резко вцепился в ее ягодицы и издал низкий гортанный рык, в эту секунду и мое тело пронзила сладкая, невыносимая судорога. Чтобы не заорать я вцепилась зубами в подушку.
     — Вот, что значит любовь втроем, — усмехнулась я про себя.
     Впервые я так близко видела любовное действо. И мне тоже захотелось любви.
     Пережитые ощущения были настолько сильными, что я заснула еще до того, как они разжали свои объятия. По крайней мере, последнее, что я помню, это то, что она нежно целовала его мелкими частыми поцелуями, а он, упершись руками в пол позади себя, сидел гордо и вальяжно, как отгулявшийся кот.
     Утром ничто не выдавало Полину.
     Я же смотрела на то место, где все произошло, и не могла понять, как так, если им двоим было вот здесь так хорошо, то должны же они хоть чем-то отметить это. Тайно нарисовать на полу сердечко, что ли.
     Дни в деревне протекали быстро и незаметно. Мы с Иркой и Романом подолгу купались в речке. Часто к нам присоединялся Жорка, Иркин дружок, хороший паренек, Ирка крутит им, как хочет.
     Как-то на пляже я приснула под газетой, проснулась, а ни Ирки, ни Жорки нет.
     Роман лежит рядом и смотрит на меня. Спала я на животе, как младенец. Ничего не подозревая поднимаюсь, а лифчик — бух на песок, и я с голыми сиськами. А Роман выпялился на меня и смотрит.
     Я лифчик — хвать, прижала к себе, не пойму, как это он расстегнулся.
     Это я уже потом сообразила, что это Роман потихоньку расстегнул мне его. А тогда я не нашла ничего лучше, чем попросить Романа, чтоб он застегнул застежку. Он подполз ближе, я повернулась к нему спиной, почувствовала его пальцы, коснувшиеся моей спины. И вдруг я поняла, что он гладит меня.
     Первым чувством был протест, возмущение, я резко повернулась к нему, он смотрел на меня озорно и весело.
     — Ты что? — прошептала я.
     — А что? — в тон мне ответил он.
     Его ладонь продолжала оглаживать мою спину, талию.
     — Ты что делаешь?
     — Ласкаю красивую девочку.
     — А то, что я твоя сестра?
     — Одно другому не мешает. Тем более — троюродная. Во Франции женятся на кузинах.
     — Так то во Франции. А у нас все строго.
     — Ты мне нравишься. Неужели ты этого не чувствуешь?
     Что я должна была отвечать? В том-то и дело, что я чувствовала. Его взгляды, касания, словно невзначай. Этого нельзя было не заметить. И все же он мой брат. Троюродный, правда. Я вроде уже и оправдываюсь. Вроде допускаю что-то.
     — Чувствую, — ответила я, — но так нельзя.
     — Можно, — ответил он и придвинулся совсем близко.
     Я поняла, что меня сейчас будут целовать. Наверное, надо было вскочить, перевести все в шутку, убежать, наконец, и все сложилось бы иначе.
     Но я осталась неподвижна и смотрела на его приближающиеся губы, как кролик на удава. Не знаю почему, но в последний момент я зажмурилась. Как дура.
     И он меня поцеловал. Осторожно и бережно. В тот же миг теплая и мягкая рука коснулась моей голой груди. Я вздрогнула. Подлец, он так и не застегнул мне лифчик! Я дернулась, открыла глаза, но он крепко обнял меня и повалил на песок.
     — Ты с ума сошел, Роман, что ты делаешь?
     — Это ты сводишь меня с ума, — прошептал он хрипло.
     — Пусти, — сказала я строго.
     — Не пущу.
     — Пусти, я буду кричать.
     — Не смеши, дай я лучше тебя еще поцелую.
     И он снова стал меня целовать. Я пыталась увернуться. Честное слово.
     Не долго, правда.
     Его ладонь по-прежнему лежала на моей голой груди. Это было жутко волнительно. Наконец, наши губы разъединились. Поцелуй был таким долгим, что мы никак не могли перевести дыхание.
     — Ну, и что теперь? — спросила я. Зачем я это спросила?
     — Сейчас ничего, вдруг кто-нибудь пройдет мимо, — нагло улыбнулся он.
     — Да ты скотина, — я треснула его по щеке.
     — За побои ответишь, — опять рассмеялся Роман.
     — Еще посмотрим, кто за что ответит, — я оттолкнула его руку.
     — Ну, не сердись, ишь ты какая, — он продолжал улыбаться.
     А я и не сердилась. Хотя, наверное, надо было сердиться. Из кустов выползли Ирка с Жоркой. Оба красные, как раки. Вон оно что. Им проще. Они не кузены. Быстрым движением Роман застегнул мне лифчик. Ого, как мы умеем, когда надо!
     С этого дня жизнь осложнилась. Роман старался остаться со мной наедине, между нами начиналась сладкая, захватывающая борьба, осложнявшаяся тем, что нам приходилось конспиративничать покрепче всех революционеров вместе взятых.
     Я, кажется, влюбилась. Меня уже не волновали Полина с Сашей. Я поздно возвращалась домой, я проходила мимо них, сидевших на скамейке у теткиной калитки. Полина сидела у него на коленях, они целовались, а я прошмыгивала так тихонько, что они меня не замечали, и он даже не вынимал руки из-под ее юбки.
     Ирка, конечно, догадалась. Но помалкивала. Дело в том, что их отношения с Жоркой тоже, судя по моим наблюдениям, сдвинулись в известном направлении, и ей было выгодно использовать меня, как прикрытие и оправдание своих долгих гулек. И на строгий теткин вопрос, где вы шлялись до часу ночи, у нее был стандартный ответ, мы гуляли вчетвером — я, Ленка, Роман и Жорка.
     Придраться было невозможно. Действительно, гуляли. Только мы с Романом лежали на его куртке, на безлюдном пляже, а они с Жоркой зажимались на кушетке в медпункте, где по ночам должен был дежурить его дед. Должен, но не дежурил. Внучек крепко выручал. И они оба были друг другу очень благодарны.
     Ну, что дальше? Природа взяла свое. Одной женщиной на свете стало больше.
     Потребны детали? Не будет деталей.
     Все произошло очень просто и естественно. И почти не больно.
     Несколько вечеров он изводил и меня, и себя тем, что он, собственно, уже был во мне, но так и не решался на последний штурм, на завершающий толчок, ты согласна, ты хочешь, ты не будешь жалеть, шептал он мне. Я вся дрожала, ну, давай же уже, хотелось крикнуть мне, что ты за садист, но он все медлил, может, действительно, жалел меня, но настала ночь, она была удивительно темная, и она, эта ночь, и стала той самой чертой, разделившей мою жизнь на "до" и "после".
     Тетрадь Миши
     К весне рана, нанесенная разлукой с Женей, стала рубцеваться. Я не забыл ее, но то, что она не писала мне, ожесточило меня, я стал смотреть на всенно ныли кончики пальцев, только бы не вызвали к доске и не потому, что не выучил, а потому что выйти перед всеми, когда так торчат впереди брюки невозможно, только бы не вызвали, только бы не вызвали, но вот был бы смех, если бы все же вызвали, да не меня одного, а всех троих, да поставили мордой к классу, смотрите все, портной не виноват, в том, что вы видите, это у них так работают гормоны, мерзавцы, о чем вы думаете на уроке, вон из класса, ха-ха-ха, вот был бы концерт, и мы молчим, как мышки, не троньте нас, мы хорошие, и вот он, долгожданный звонок: вперед, кадеты, вперед, онегины, вперед, печорины, вперед болконские! — княжна мери, танька и олька ларины, наташка ростова, царица тамарка, все они, громко смеясь, якобы убегали от нас, а сами мчались к шкафу с химическими принадлежностями, вроде бы прятались за него, а мы тут как тут, наши лапы не знали усталости, грудей всего две, а рук шесть, самое дефицитное место внизу живота, между ногами, но оно, вообще одно, как быть, дорогая редакция?
     В очередь, в очередь, господа кадеты, онегин первый, печорин второй, болконский третий, только живая очередь, основной признак развитого, читай, шустрого, социализма, кто смел, тот съел, куда ты полез без очереди своей разгоряченной, вздрагивающей ладонью, туда нельзя, танька ларина, тесно сжимает ноги, она отбивается, визжит, но все это с хихиканьем, с веселым блеском глаз, словом, это нравилось и им, девчонкам, и нам, парням.
     Я чувствовал себя старше и опытнее, но все равно, принимал участие в этих гонках юных кобелей. Постепенно я заметил, что одна из одноклассниц явно благоволит ко мне, она отталкивала ощупывающие ее руки, но так, что мои ладони оказывались отвергнутыми последними. Она позволяла мне больше, чем другим: как-то, воспользовавшись полумраком в классе (мы учились во вторую смену), я скользнул рукой под ее платье, она резко сжала ноги, но не стала меня отпихивать. И только когда моя ладонь достигла верхней кромки ее чулок, она, наконец, отвергла меня, причем, без традиционного тумака по спине.
     Девушку звали Лидка. Я знал ее со второго класса, но никак не отмечал в своих любовных интересах. Я не писал ей записок, не дергал за косы, не приглашал на танцах, не звал в кино.
     Это, скорее, она выбрала меня. И я отреагировал.
     Однажды, кажется, это было в марте, резвясь на уроке физкультуры, я вдруг отметил про себя, что Лидки в спортзале нет. Но на первых уроках она была, я ее видел. Значит, она сейчас сидит в классе, сидит одна, скучает.
     Я подбежал к физруку, что-то пробормотал ему про ушиб в коленке, пойду в класс, можно, ладно иди, он никогда мне не отказывал, зная, что на соревнованиях я отработаю втройне.
     Я быстро умылся и торопливо пошел в класс. Взглянув на часы, я отметил, что в моем распоряжении двадцать минут. Что можно сделать за это время?
     Я открыл дверь в наш класс. Сердце мое застучало тревожно и радостно.
     Лидка, склонившись, сидела за партой. Она даже не повернулась.
     Она была одна.
     Я неслышно подошел сзади и закрыл ей глаза ладонями. Она вздрогнула.
     — Ой, кто это?
     Я держал ее крепко.
     — Ой, ну, кто это?
     Я убрал ладони.
     — А, ты, — обрадовалась она.
     — Я, а ты думала кто?
     — Ничего не думала, испугалась просто.
     — Просто и муха не кусает, а все с умыслом, — пошутил я.
     — А тебя что, Герман прогнал с урока? — Герман это наш физрук.
     — Нет.
     — А что тогда? — она вдруг слегка покраснела.
     — На тебя захотел посмотреть, — я сел рядом за ее парту.
     — Посмотри, — она опять уткнулась носом в свою тетрадку.
     Я придвинулся к ней совсем близко, так, что коснулся коленом ее бедра.
     Она не отодвинулась.
     — Отчего у тебя такие ушки? — запел я.
     — Какие?
     — Розовые.
     — Не нравятся, не смотри.
     — Нравятся, — я осторожно положил ладонь на ее коленку.
     — Не балуйся, — прошептала она и столкнула мою руку.
     — Я и не балуюсь, — сказал я и снова положил ладонь на тоже место.
     Больше она меня не отталкивала.
     — Ты красивая, — сказал я.
     — Тебе же другие нравятся, — она подняла голову и встряхнула волосами.
     — С чего ты взяла?
     — На танцах все Тамарочку приглашаете.
     Действительно, позавчера на танцах я часто танцевал с Томкой.
     — Ты мне больше нравишься, но ты такая.. — я помолчал, здесь нужна была пауза.
     — Какая?
     — Неприступная.
     Теперь она покраснела по-настоящему. Я легонько погладил ее колено.
     — Не надо, — прошептала Лидка тихо и положила свою ладонь поверх моей.
     — Ну, Лидочка, ну, девочка, — я обнял ее за плечи, притянул к себе, пытаясь поцеловать в губы.
     — Пусти, ты с ума сошел, вдруг зайдет кто.
     — Люблю тебя, Лидочка, — я, наконец, поймал ее губы, и мы слились в нашем первом поцелуе, таком коротком, но таком сладком.
     — Ты что, ты совсем что ли, — бессвязно шептала она, отворачивая от меня свое лицо.
     Я сидел, не шевелясь, я по-прежнему держал ее за плечи правой рукой, левая покоилась на ее колене. Несколько секунд мы молчали.
     — Я не думал, что я тебе так неприятен.
     — С чего ты взял, что ты мне неприятен?
     Потомки! Я обращаюсь к вам! Помните, что в любой любовной дуэли есть так называемые ключевые фразы. Смотрите, как изящно я подвел ее к этому важному моменту. Я твердо и уверенно обнимаю ее одной рукой, моя другая рука нежно и, словно рассеяно, поглаживает ее колено, так, что пальцы то и дело исчезают под коричневой кромкой ее форменного школьного платья, я почти дышу ей в шею, но это лишь антураж к главному, а главное в том, что я одной игрой слов заставил ее признаться, что она ко мне неравнодушна, теперь лишь грубость и невежество могут разрушить мои дальнейшие планы.
     Но я не буду ни грубым, ни невежественным.
     — Лид, если я тебе хоть немного, ну, это… Ну, нравлюсь, что ли, то давай…
     — Что? — лицо ее стало совсем пунцовым.
     — Будем встречаться. У тебя ведь нет парня? — я вкладывал в голос всю страсть и покорность, на которую был способен.
     — Парня, может, и нет, но ты ведь на второй день сбежишь к Томочке?
     — Да нет, Лида, нет, ты что, мне не доверяешь?
     Я вновь стал искать ее губы, на этот раз она совсем не отворачивалась, я стал заваливать ее на спинку парты, мне безумно захотелось погладить ее ноги, но я победил себя, я сдержался и мысленно отправил похвалу самому себе, сейчас никак нельзя было спешить, нельзя было перегибать палку.
     На этот раз я целовал ее долго, я заметил, что она отвечает мне, мой язык скользнул между ее губ, она разжала зубы и, как предвестие всего последующего, я задвигал языком у нее во рту, туда-сюда, легко и нежно, туда-сюда, и еще раз, и еще.
     — Зачем ты так делаешь, — почти простонала она, на секунду оторвавшись от моих губ.
     — Потому что люблю тебя, разве тебе это не нравится? — прошептал я хрипло.
     — Не знаю, я так никогда не целовалась, — простодушно ответила она.
     — Лида, знаешь что? — произнес я через минуту.
     — Что?
     — Хочу попросить тебя об одном.
     — О чем?
     — Ну, если мы с тобой… То ты не позволяй другим трогать себя на переменке.
     — Я и не позволяю, — лицо ее вспыхнуло.
     — Вот и хорошо.
     — А ты к другим тоже не клейся, — прошептала она.
     — Конечно, ведь теперь у меня есть только ты.
     Я по хозяйски скользнул ладонью вверх по ее ногам, я стал снова целовать ее в губы, радостно отмечая, что она совсем не сопротивляется, дикое желание неожиданно пронзило меня, мои пальцы миновали верхнюю кромку чулка, гладкую ткань тонких штанишек, еще вверх и вот резинка, тут я ощущаю горячую кожу ее живота, мои пальцы-умнички знают свое дело, они проскальзывают под резинку и теперь вниз, но уже по глади ее раскаленного озера, вниз, о, что это за чудо, довольно густые заросли курчавых волосиков, да она уже совсем взрослая, мелькает в моем разгоряченном мозгу, ей, наконец, удается прервать наш поцелуй, она тесно сжимает ноги, пусти, не надо, не надо, она чуть не плачет, и я ее отпускаю.
     Из коридора послышался отдаленный, быстро приближающийся шум, урок физры закончился, наш веселый народец метелил в класс. Лидка торопливо приводила себя в порядок.
     — Ты хоть бы отвернулся, — прошептала она, пристегивая застежку чулка.
     Когда это я успел ее расстегнуть?
     — Ты ведь моя девушка, что тут такого? Давай помогу, — я протянул руку.
     — Перестань, лучше пересядь к себе, хочешь, чтоб нас засмеяли?
     Я еще раз чмокнул Лидку в щечку и пересел на свою парту, это в другом ряду и на две парты сзади.
     В следующую минуту дверь распахнулась, в класс ввалился Ванька и прямо с порога заорал:
     — Какого ты смылся, мы из-за тебя продули! — набросился он на меня.
     — Колено зашиб, — ответил я.
     — Колено, колено, — не мог угомониться Ванька, — продули два три!
     — Действительно, обидно, ведь выигрывали два ноль.
     Я что-то еще отвечал Ваньке, но сам украдкой посматривал на Лидку, она, словно, не замечала нас, знай, пописывала в тетради.
     С этого дня началась иная жизнь. Ничего не ведающие парни попытались было по-прежнему зажимать Лидку, но получили такой злобный отпор, что оторопели.
     — Лидка дерется, словно озверела, — пожаловался мне Игорь.
     На уроке я вдруг чувствовал на себе ее взгляд, я поднял голову и увидел, что она смотрит на меня, поставив на парту маленькое зеркальце.
     Я подмигивал ей, она улыбалась, показывала мне язык и зеркальце исчезало.
     Мне мучительно захотелось близости с ней.
     Я смотрел на ее спину и видел лишь застежку ее форменного, коричневого платья, мне хотелось только одного — расстегнуть ее, дальше будет лифчик, он тоже застегнут на спине, и его я сниму, я раздену ее, я буду долго целовать и гладить ее тело, вот она уже подо мной, отчего она вдруг стала так похожа на Женю?
     — Осипов, о чем мечтаем? — физик смотрит на меня, удивленно подняв брови.
     — О третьем законе Ньютона, Юрий Иванович.
     — О взаимном притяжении тел?
     — О нем, родимом.
     — Ну, иди к доске.
     Физик улыбается. Классный мужик.
     На переменках я теперь имел монопольное право прижимать Лидку к стенке, мы стояли друг против дружки, как мартовские кошки, мои руки были уперты в стены по обе стороны от Лидки, я не прикасался к ней, лишь иногда я немного сгибал ногу и толкал своим коленом ее коленку, она, смеясь, толкала меня обратно, она нагибалась, чтобы выскользнуть из кольца моих рук, но не тут-то было, да и она сама, видимо, не сильно хотела вырваться.
     Если бы уважаемые члены педсовета услышали, что я ей шептал при этом, меня бы в тот же день исключили из школы и из рядов нашего славного комсомола.
     — Лид, смотри, как у меня стоит.
     — Ты хам, — смеялась она.
     — Ты все же посмотри, это ведь на тебя.
     — Брюки порвутся, — прошептала она, скосив вниз глаза.
     — Лид, какого цвета у тебя трусики? — продолжал я нагло.
     — Никакого, — она краснела.
     — Что, забыла одеть, что ли?
     — Ага, забыла, — смеялась она.
     — А вот сейчас мы проверим, — я опускал руку, делая вид, что собираюсь задрать ее платье.
     Она хватала мою руку и между нами начиналась, сладкая, древняя борьба.
     К моему удивлению, глядя на нас, класс стал естественным образом разбиваться на пары, коллективные зажималки почти прекратились, зато теперь выяснилось, что в классе катастрофически не хватает углов, где бы могли тихо шептаться и жаться друг к другу определившиеся дуэты.
     Мы стали встречаться вечерами. Все проходило почти по одному сценарию.
     Я обнимал ее и увлекал в темноту школьного сада, там я почти насильно усаживал ее в траву, я расстегивал ее пальто, я целовал ее губы, лицо, мои руки не знали удержу, я заваливал ее назад, я гладил ее ноги, сминал кверху ее короткую юбку, нет, нет, шептала она, ну что ты, милая, хрипел я в ответ, ты ведь тоже хочешь, позволь мне, ты ведь моя, я пытался стаскивать с нее трусики, мне мешали резинки чулок, я начинал их расстегивать, пусти, я закричу, сердилась она, я наваливался на нее, я раздвигал ее ноги, мамочка, я боюсь, вскрикивала она и вдруг начинала плакать.
     Женских слез вынести я не мог. И я отпускал ее.
     — Перестань, не плачь, — говорил я ей.
     — Ты меня не любишь, — хныкала она, поправляя одежду.
     — Люблю! С чего ты взяла, что не люблю?
     — Любил бы, не делал бы так.
     — Как?
     — Сам знаешь, как.
     — Лидка, я хочу, чтоб ты стала моей.
     Она молчала, всхлипывая.
     — Лид, ты еще девочка? — шептал я, сжимая сквозь толстое платье ее грудь.
     Она молчала, только немного противилась моим рукам.
     — Ну, скажи, ты ведь еще ни с кем? — не унимался я.
     — Что "ни с кем"? — она явно злилась.
     — Ну, вот это, — я скользил рукой под ее юбку, гладил ее там.
     — "Это" — ни с кем, пусти, отстань, — она пыталась вырваться.
     — Лида, стань моей, ты не бойся, я буду осторожен, ведь если мы любим. друг друга, то это все равно должно случиться, не мучь меня и себя.
     — А я и не мучаюсь.
     — Неправда, тебе тоже хочется, ведь ты приходишь ко мне на свидания, неужели тебе не нравится, когда я тебя целую, ласкаю?
     Она молчала. Она вообще была неразговорчива.
     Руки мои не знали покоя, я гладил ее непрерывно, то там, то тут. Вскоре мне удалось запустить пальцы под резинку ее штанишек, я стал трогать ее там, потом самый смелый из пятерых братцев смог проскользнуть внутрь девичьего тела, совсем чуть-чуть, и это ее, видимо, очень возбудило, она сама двигалась на моем пальчике и сладострастно вздрагивала, а однажды громко застонала.
     — Лида, ты тоже хочешь, — шептал я убежденно, — только сказать стесняешься.
     — Я не знаю, — сказала она, с трудом переводя дыхание.
     — Лида, ты не бойся, больно только первый раз и совсем немного.
     — А ты откуда знаешь? — голос ее вдруг стал суровым.
     Черт, зачем я это сказал?
     — В книжках пишут, Лидочка.
     — В каких таких?
     — Ну, есть у меня.
     — Принеси почитать.
     — Завтра же принесу.
     Я нес ей Бунина — седьмой том, нес Золя, нес Мопассана.
     Следующий этап наступил поразительно быстро. Спасибо классикам.
     Недели через две, все так же держа ее между упертыми в стенку руками, я неожиданно для самого себя произнес
     — Лид, приходи ко мне.
     — Куда? — озорно улыбнулась она.
     — Домой, куда еще.
     — Зачем?
     — Так, посидим, музыку послушаем, побалуемся.
     Я, подлец, последний глагол использовал специально, ежу ведь понятно, что посидим, послушаем — это одно, а побалуемся, это, извините, совсем другое.
     Она отвела глаза в сторону, посмотрела в окно. И ответила. Я чуть не упал.
     — Назначь время, — сказала она тихо.
     — Завтра в девять, — мое сердце едва не выскакивало из груди.
     — Хорошо, — ответила она.
     Бог мой, я боялся только одного, чтобы был нормальный день, чтоб родители тихо и мирно ушли на работу, "трудовые будни — праздники для нас", глубинный смысл слов этой песни вдруг дошел до меня ярко и доходчиво, пусть они мирно работают, не дай бог, чтоб кому-нибудь из них приспичило вдруг вернуться, и чтоб ей ничего не помешало, чтоб она пришла, чтоб пришла, чтоб пришла…
     И она пришла. Ровно в девять.
     Тетрадь Ани
     Предки опять переругались. Терпеть не могу их ссор, однажды я попыталась вмешаться, но мать так на меня наорала, словно я основная виновница их стычек.
     С тех пор, когда они грызутся, я ухожу из дома и долго брожу по улицам.
     Честно сказать, хочется удрать куда-нибудь. Только мне их обоих жалко.
     Вот и сегодня я вышла на улицу, подальше от скандала. Уже темнеет.
     — Что, гуляем? — Я стала присматриваться, чтобы понять, откуда слышится голос.
     А, это наш сосед Сашка. Ему уже тридцать, его жена три года назад сбежала с каким-то военным. С тех пор он живет один со своей старой матерью.
     — Да вот, воздухом подышать вышла.
     — Иди сюда, посидим на лавочке.
     Чего ж не посидеть, давай, посидим. Я подошла поближе.
     О том, как мы посидели, в другой раз. Ладно?
     
     Остальные рассказы Олега Болтогаева Вы можете найти здесь.