Глава 11. Тетрадь Лены

Копирование и распространение
без разрешения автора запрещено!
Глава 11.
     Тетрадь Лены     Мамуля поехала на свадьбу Полины. Через три дня она вернулась. С нею приехал Роман. Погостить чуток. Как раз получается, что он пробудет у нас последние дни сентября. Стало как-то жутковато. Как мне быть с ним? То, как он смотрел на меня, не давало повода для сомнений. Мне было ясно, для чего он приехал. А что же теперь Анатолий? Я же писала ему в армию. А он мне. А мои мечты об отношениях с физиком? Там, конечно, все еще вилами по воде, но все же… Кажется, я окончательно запуталась.
     Мать устроила что-то вроде праздничного ужина в честь Полининой свадьбы. Выпили за Полину, за ее жениха, за моего брата Володю, за его службу, за нас. В итоге получилось многовато на душу населения. Роман, весь вечер старавшийся под столом коснуться своей ногой моей ноги, опьянел больше всех и был сильно смущен этим.
     — Веди его баюшки, — сказала мне мать.
     — Давай я отведу, — прервал ее отец, увидев возмущение на моем лице.
     И они с Романом удалились.
     Сплю я обычно в одной ночнушке. Если холодно, лучше возьму одеяло потеплее, но все равно не одеваю пижаму. Не люблю лишней одежды. В этот вечер я заснула сразу и крепко.
     Проснулась я от того, что кто-то сел на мою кровать. Я встрепенулась, меня коснулась чья-то ладонь. Не сразу поняла, что это Роман.
     — Ромашка, ты что? — прошептала я.
     — Пришел к тебе, я так соскучился.
     — Ты с ума сошел. Иди спать!
     — Нет, я хочу побыть с тобой.
     — Рома, ты пьян.
     — Нет, уже все прошло.
     — А который час?
     — Три часа ночи, — он наклонился ко мне, — Леночка, ты что, забыла меня?
     — Ничего я не забыла. Но ты должен идти к себе.
     — Я никому ничего не должен, — и он улегся рядом со мной.
     — Роман, мы не должны…
     Его рука уже была на моей груди.
     — Пусти меня к себе, — он стал забираться под одеяло.
     — Нет, Ромашка, нет, что ты делаешь. Родители услышат.
     — Они крепко спят, Лена, пожалуйста, позволь мне. Иначе я замерзну.
     — Роман, ты что, ты что, смотри, как ужасно скрипит кровать.
     — А ты лежи тихонько, она и не будет скрипеть.
     — Рома, не надо.
     — Т-с-с. Давай будем тихонько-тихонько. Вот так. Видишь, как тихо.
     — Роман!
     — Молчи. Дай мне твои губки и молчи. И нас никто не услышит.
     — Ромашка, что ты делаешь? Зачем? Не надо.
     — Люблю тебя. Помнишь, как было летом? Тебе ведь тогда нравилось?
     — То было давно и неправда.
     — Нет правда. Помнишь, ты просила, чтоб я не спешил?
     — Не помню.
     — Вот поэтому я и приехал, чтоб напомнить тебе.
     — Они услышат и будет скандал. Ты хоть дверь-то запер?
     — Конечно. Как хорошо, что ты не заперла ее. Ты ведь знала, что я приду?
     — Ничего я не знала. Если бы знала, закрылась бы.
     — И была бы не права. Не сжимай так коленки.
     — Боже, Ромашка, что ты со мной делаешь.
     — Тебе так приятно?
     — Да.
     — А так?
     — Ты бессовестный.
     — Какая у тебя грудь.
     — Какая?
     — Упругая. Как колотится твое сердце.
     — Как?
     — Как и мое. Часто-часто.
     — Ты смешной.
     — Леночка, да ты уже там вся мокренькая, мне уже можно, а?
     — Ромашка, я боюсь. Ой!
     — Тебе не больно?
     — Нет.
     — А еще чуть-чуть? Не больно?
     — Ромашка! А то ты не знаешь — там два раза больно не бывает.
     — Леночка, кошечка моя! Я в тебе. Сладкая ты моя. Люблю тебя.
     — Ромочка, только давай тихонько, чтобы койка не скрипела, милый мой.
     — Да, да, милая. Так хорошо?
     — Ага. Но она все равно скрипит.
     — Не думай об этом. Леночка, ты чувствуешь меня?
     — Ромочка, Ромашка, я не могу, я сейчас, Рома, я уже близко, где ты?
     — Я уже тоже рядышком, как отвердели твои сисочки, какая ты вся.
     — Рома, я, я… Я все миленький, я уже. Я падаю, Рома. Я падаю.
     — И я с тобой, милая. Я тут. Прими, прими, о, о-о, Леночка, прими от меня.
     — Миленький, что мы наделали, это нехорошо, нехорошо.
     — Лапушка моя, это хорошо. Ты что, плачешь? Маленькая, не надо плакать.
     — Я не от того плачу.
     — А от чего?
     — От другого.
     — От чего "другого"?
     — Ну, я не знаю, как сказать. Не приставай.
     — Я хочу знать, отчего ты плачешь?
     — Я уже не плачу.
     — А всхлипываешь. Я тебя чем-то обидел?
     — Обидел.
     — Чем?
     — А вот этим!
     — Да ты что! Оторвешь ведь!
     — А чтоб не спрашивал всякие глупости.
     — Лена.
     — Что?
     — Давай, скажем матери, что мы поженимся.
     — Ты с ума сошел. Ты забыл, что ты мой братик?
     — Так троюродный же! Мы с тобой это уже обсуждали. А ты опять.
     — Нет. Не надо ничего говорить. По крайней мере, до окончания школы.
     — Ну, ладно. Только ты помни, что ты моя девушка, ладно?
     — Уже не девушка.
     — А кто?
     — Женщина.
     — Нет, ты моя девушка. И ею будешь всегда.
     — А ты мой мальчик?
     — А я твой мальчик.
     — Мальчик. А, мальчик?. Ты не собрался ли заснуть здесь?
     — Собрался, а что? Нельзя?
     — Спать извольте в своей коечке, сэр. Здесь Вам не тут.
     — Вы очень строги, мадам. Нельзя же так. Джентльмен спать желают.
     — Вы не спать сюда были призваны. Пожалуйте, в свои апартаменты, сэр.
     — А если нам захочется ищщо?
     — Хорошего понемножку. В одни руки два раза не отпускаем.
     — А если мы ищщо станем в очередь?
     — Мы Вас запомнили, сэр. Вы не сможете обмануть нашу бдительность.
     — Лена!
     — Что?
     — Давай еще сделаем.
     — Нет. Я уже никакая. Я устала. Иди к себе.
     — А в другой раз?
     — В другой раз и поговорим. Иди, спокойной ночи.
     — Уже четыре часа. Ночи каюк.
     — Ничего не "каюк". Будем спать до десяти. Завтра выходной.
     — Я пойду. Люблю тебя.
     — Иди.
     — А ты меня что, не любишь?
     — С чего ты взял?
     — Ты мне не говоришь об этом.
     — Говорю.
     — Не слышу.
     — Иди.
     — Не слышу.
     — Люблю. Иди.
     — Вот теперь я пошел.
     Вечером следующего дня мы пошли на танцы. Было так классно. Роман так и сказал: "Пойдем, коза, попрыгаем, ножками подрыгаем". Попрыгали и подрыгали на славу. Девчонки смотрели на моего кавалера с нескрываемой завистью.
     А через четыре дня он уехал.
     Хорошая поговорка есть. Любишь кататься, люби и саночки возить.
     Катались мы все дни, что он гостил у нас. Как нас не застали предки — уму непостижимо. Сколько сладостных заездов мы совершили? Штук пять, не меньше. И каждый старт завершался полновесным финишем. Роман не слушал всех моих опасений и делал, и делал. Я успокаивала себя тем, что в моем календарике красным цветом было отмечено двадцать второе сентября. Получалось, что небесная канцелярия с нами заодно. Поэтому я позволяла ему все, да и сама этому радовалась.
     Двадцать второго ничего не произошло. В это день я пошла в школу во всеоружии. Я боялась, что процессы могут начаться прямо на занятиях. Но день прошел, и никаких намеков. В легком волнении прошел следующий день. Обычно по мне можно было сверять куранты. А тут… Двадцать третье число.
     Двадцать четвертое.
     Двадцать пятое.
     Двадцать шестого я запаниковала. Я поняла, что забеременела. Очевидно было, что это итог моих забав в самом конце лета. Но с кем? И Толик, и Роман могли с одинаковым успехом претендовать на авторство.
     Меня охватил ужас.
     На следующий день я уже ничего не ждала, я проверяла свои ощущения. Да, меня определенно тошнило. Да, хотелось солененького. Я разревелась. Что делать?
     Было желание броситься к матери. Я даже подошла к ней, но она была чем-то занята и так на меня рявкнула, что я решила, нет, нужно как-то по-другому. Но как? Мне ведь только в ноябре будет шестнадцать. Засмеют все. Я стала листать литературу. Нашла у матери одну книжку. "Про здоровый быт". Мой быт был не таким здоровым, как там описывалось, и эта книжка мне помочь уже не могла. "Девушка не должна" — вот основная мысль одной из глав, а что делать, если девушка залетела. Нет ли домашних средств? Таблеток каких. Горьких, горьких. Я согласна. Есть в природе таблетки, но "до". Или "после", но сразу. Но ни "до", ни "после" мне их никто не предложил. Боже, какая я дура. От кого я понесла? Где он, мой омут?
     Еще один день.
     Что-то когтистое сжало мое сердце и не отпускало.
     Еще день.
     Ничего.
     Кошмар.
     Тетрадь Миши
     В один из вечеров встретился и поговорил с Наташкой. Чудо в юбке! Видите ли, она больше не хочет со мной встречаться. Баба с воза — кобыле легче. Я едва сдержался, чтоб не сказать ей это. Хотя, сказать честно, я ей был благодарен. За наши встречи, за любовь, мне все-таки кажется, что мы были влюблены друг в друга. За то, что позволила мне все, что я хотел. Словом, за все, что было. После разговора, ей-богу, полегчало. Хотя где-то в глубине души остался во мне какой-то чисто спортивный интерес к Наташке. Хотелось бы сделать с нею еще разок, чтобы и ее довести до вершины ощущений. Я даже попытался пойти на контакт. Ей с Тоней выпало убирать в мастерской, я вошел к ним и сказал Тоне, что ее вызывает классуха. Когда она ушла, я подошел к Наташе сзади и обнял ее.
     — Убери руки, — сказала она.
     Каким тоном она это сказала! Я отодвинулся, словно обжегся. Через пару минут возвратилась возмущенная Тонька и стала укорять меня, что я ее обманул, что сегодня не первое апреля.
     — Не бушуй, что ты раскудахталась, — сказал я ей.
     — А ты зачем сюда приперся? Мюнхаузен! — она стала махать на меня веником.
     — Отвали ты от меня, коза! Сама простая, как пиджак Мао Дзедуна!
     — Сам ты пиджак, сейчас будешь подоконники протирать.
     — Если ты будешь такой злюкой, то никогда не выйдешь замуж.
     — За такого кобеля, как ты, лучше и не выходить вообще.
     — Что-то вы увлеклись, давайте приостановим диспут, — вмешалась Наташа.
     — Давайте, приостановим, — согласился я.
     Тонька еще долго бурчала и не могла успокоиться.
     Купленные с таким трудом резинотехнические изделия вопреки моим грандиозным планам оказались невостребованными. Катенька, которую я стал кадрить, водила меня за нос и не допускала к заветным рубежам своей невинности. Наташа отпала по вышеописанным причинам, и когда моя мужская действительность, разбуженная последней короткой близостью, стала нестерпимо требовать своего, тогда я, как шанс последней надежды бросился штурмовать оставленную по весне высоту по имени Лидка, но и тут меня ожидало фиаско.
     — Лидочка, — ворковал я, прижимая ее в раздевалке спортзала.
     — Да, я Лидочка, — отвечала она, отталкивая мои лапы.
     — Давай, пообщаемся, когда все уйдут.
     — Общайся, у меня нет тайн от одноклассников.
     — Ну, что ты, — я понижал голос до шепота, — у нас с тобой есть тайна.
     — Какая?
     — Ну, ты что, разве все забыла? — я старался говорить тихо.
     — Мне просто нечего забывать, — она слегка краснела.
     — Неправда, ты покраснела, ты все помнишь. Лид, давай, встретимся.
     — Отстань! Зачем нам встречаться?
     — Ну, побалуемся, — я слегка ущипнул ее за грудь.
     — Пошел отсюда, — она больно шлепнула меня по руке.
     — Лид, за что? Я же от всей души. Рука сама тянется к красоте.
     — Отстань от меня. Любитель красоты. Наташу лапай. Или Катю.
     — Лид, какая ты грубая. Что за слово такое "лапай". Нужно говорить "ласкай".
     — Ласкать ты не умеешь, ты только лапаешь. Выпусти меня.
     — Я тебя не держу, — я едва сдержался, чтоб не треснуть ее.
     — Вот и чудесно, — она ныряла сквозь кольцо моих рук и убегала за подружками.
     По тому, как шел наш разговор, наша словесная игра, я сразу понимал, что мне, увы, в очередной раз ничего не светит. Я, как дурень с писаной торбой, носился теперь с этими презервативами и не мог их использовать. Я прятал их в своей школьной сумке, однако, выходя вечером на улицу, я брал с собой один пакетик с сокровенной мыслью — "а вдруг". Безотносительно к кому бы то ни было. На всякий пожарный. Возвращаясь домой, нужно было не забыть переложить пакетик из кармана брюк опять в сумку. И так каждый день.
     Словно охотник я стал осматривать девушек нашего класса. Вообще красота понятие относительное. Наташа красивая. Женя была еще красивее. А взять Людку? Нос длинный. Вместо сисек два прищика. Попа огурцом. Ножки иксом. Коленки грушевидные. На конкурсе красоты полы мыть не разрешат. Но, поди ж ты, Толян со второго класса вертится вокруг нее. Значит, что-то в ней есть? Надо у него спросить. Интересно, что он скажет? А если попробовать отбить у него Людку? Вот так, зажмуриться и вперед.
     А Катенька, неужели эта крепость поистине неприступна? Ведь все позволяет. Нет такого местечка на ее теле, которое я бы не трогал, не целовал. Иногда мне казалось, все, довел ее до края, не контролирует она себя, стонет, дышит, словно вынырнула с большой глубины. Пора, думал я и бросался на решительный штурм и всегда получал такой отпор, словно и не было этой волшебной любовной игры. Катя будто просыпалась. Трах, бах, я получал по физиономии, ее гневу и возмущению не было предела. Я стал подозревать, что она притворяется, когда будто бы реагирует на мои ласки.
     — Катя, ты не любишь меня, — сказал я ей как-то.
     — Почему? Может быть и люблю. — ответила она.
     — А отчего ты ведешь себя так?
     — Как?
     — Ты же понимаешь, чего я хочу.
     — Прекрасно понимаю.
     — И почему моришь меня голодом?
     — Я накормлю тебя, когда мы поженимся.
     — Когда это еще будет?
     — Если ты захочешь — будет. Но я тебе уже говорила, первым у меня будет муж.
     — Ты жестокая. Ты не представляешь, как я хочу.
     — Догадываюсь.
     — Катя, давай сделаем это. Я умоляю тебя. Я не сплю ночами. Думаю о тебе.
     — Не приставай. Я сказала. Ты слышал.
     — А как мне быть? Я не хочу идти к другой.
     — Насчет другой — сам решай. Будет другая Rе ел, это я знал. Я вскочил, я понял, откуда этот запах. Я посмотрел в заднее окно автобуса. И успел увидеть.
     На шоссе валялся раздавленный арбуз. Мы проехали над ним.
     "Зачем мне такой звериный нюх?" — подумал я про себя.
     Ныли кончики пальцев. Я знал, отчего это. Я хотел женщину. Еще со времен моей любви с Женей мне были знакомы эти откровенные проявления плотского желания. Про непрерывный торчок в брюках я уже не говорю.
     Это было как бесплатное приложение к букету других проявлений похоти.
     Найду себе. Найду, думал я.
     Я купил бутылку мадеры и два бублика, на большее не хватило денег. Я пошел на пляж. Там, в дальнем его конце, огромной пирамидой высились лежаки, они были сложены на зиму, и в их лабиринте находили приют влюбленные и алкаши. Обычно я приходил сюда с какой-нибудь подружкой, но сегодня я впервые пришел сюда в качестве выпивохи. Пройдя три или четыре поворота среди хлипких деревянных конструкций, я нашел укромное местечко и уселся. Осенний ветер горестно и сладко выл где-то над головой. Мне показалось, что я остался один на всем белом свете.
     Я открыл бутылку и жадно стал пить. Меня мучила жажда и получилось, что вместо воды я пил вино. Я пил его, как воду. Залпом я высосал большую часть бутылки. И меня сразу повело. Бублик не лез в горло, да он уже и не мог спасти меня от опьянения.
     Я вспоминал Женю. Почему-то только ее. Где ты, моя первая девушка, любовь моя, где ты? Почему ты забыла меня, своего мальчика, почему? Отчего ты не пишешь мне, ведь нам было так хорошо вдвоем, отчего? Зачем ты променяла меня на кого-то другого, зачем? Неужели ты позволяешь ему ласкать свое нежное тело, неужели? Когда же мы увидимся снова, я ведь по-прежнему люблю тебя, когда же?
     Я запихивался бубликом и запивал его вином, которое теперь казалось противным. Удивительно, но я четко, как мне казалось, сознавал, что я пьян. Ноги стали ватными. Хотелось лечь на лежак. Еще минута и я бы, наверное, лег и уснул.
     Но я услышал, что в мире есть еще люди. Я прислушался. В нескольких метрах от меня в галерее лежаков кто-то шептался. Похоже, парочка подростков.
     Я встал и тихо пошел в направлении источника звука. Пройти не удалось. Но они были рядом, за стеной лежаков. Я стал кружить по лабиринту с целью выйти непосредственно в их галерею. Никак не получалось. Тогда я вышел из пирамиды и зашел с другой стороны. Ага, вот другой вход. Я пошел по нему. Конкретной цели у меня не было. Я шел, ступая осторожно, как кот.
     Сначала я услышал их голоса. Совсем юные. Он что-то требовал, она возражала. Я сделал еще два поворота и понял, что они совсем близко, за вот этим рядом лежаков. Теперь я мог разобрать, о чем они говорили. Собственно, песня была стара, как мир.
     — Лежи спокойно, что ты вертишься.
     — Петя, не надо, я боюсь.
     — Не бойся, мы всегда будем вместе.
     — Петя, пусти меня, Петенька, давай в другой раз.
     — Ты каждый раз так говоришь, а сама водишь меня за нос.
     — Перестань, Петя, не надо.
     Я придвинулся еще ближе, посмотрел сквозь доски лежаков и узнал их. Это были восьмиклассники нашей школы. Ее, кажется, звали Лина. Редкое имя. Она лежала на пляжном топчане, плащ ее был расстегнут, юбка задрана, ноги в светлых чулках были высоко обнажены. Лица паренька я не видел, он был ко мне спиной. Но я хорошо видел, что он делал. Торопливо и суетно он стягивал с ее бедер лиловые трусики.
     — Петя, перестань, нельзя, я еще ни с кем, — ее голос стал паническим.
     — Сейчас, Линочка, потерпи, я сейчас, — он стал расстегивать свои брюки.
     — Петя, мы не должны, я боюсь, не надо, — она заплакала.
     — Лина, потерпи, я иду, потерпи, — путаясь в штанинах, он двинулся к ней.
     И дикая, бессмысленная злоба, вдруг затопила меня. Одним прыжком я преодолел разделявшее нас расстояние. Я схватил его за шиворот и рванул к себе.
     — Ах ты сволочь! Сейчас я тебе оторву яйца, и ты будешь терпеть всю оставшуюся жизнь! Хрен ты моржовый, ты будешь сейчас жевать песок, и ползать у меня в ногах!
     Нет слов, которыми можно было бы описать тот ужас, который застыл на лице паренька. Он оцепенел и неподвижно висел, удерживаемый моей рукой. Словно нашкодивший кот. Девчонка широко открыла рот, хватала воздух, но не могла произнести ни звука.
     — Сука, педераст! — непонятная, звериная злоба охватила меня.
     Я ударил его головой об стенку из лежаков, потом еще раз и еще. Брызнула кровь. Пацан закрыл лицо руками, а я все бил и бил. Он стал оседать на песок.
     — Перестань, ты убьешь его, — услышал я откуда-то издалека.
     Я повернулся к ней. Губы ее дрожали, я увидел голое тело. Почему-то в память врезалось то, что между ног у нее почти не было волосиков. Она пыталась одеть трусики.
     — Пошел вон отсюда! — рявкнул я на несостоявшегося соблазнителя, — быстро!
     И он побежал. Безропотно и быстро. Он выл и всхлипывал.
     Я подошел к ней.
     — Не спеши так, — прошептал я и присел рядом с нею на корточки.
     Я положил руку на ее ногу. Погладил кверху. Посмотрел в ее лицо. Страх застыл в ее глазах. Она была бледна, как луна.
     — Ляг. Зачем тебе этот сосунок, я сделаю все, как надо.
     Ответ ее прозвучал, как выстрел. Хотя говорила она очень тихо.
     — Если ты это сделаешь, я повешусь.
     Я мгновенно протрезвел. Боже! Какая я свинья! Зачем я так поступил?
     — Прости, я пьян, — прохрипел я и побежал прочь.
     В дальней галерее, ничтожный и жалкий, я блевал и плакал и хмель медленно выходил из меня, подлого и вонючего скота.
     И не было мне оправдания.
     Тетрадь Ани
     В классе происходят странные вещи. В сентябре Мишка ухлестывал за Наташкой. Это было видно невооруженным глазом. А в ноябре за той же Наташей стал ходить Игорь. И обоим она, похоже, благоволила. Теперь Мишка перекинулся на Катеньку. Димочка с новенькой ходят в школу, держась за ручки. Людка с Толяном даже на переменках убегают на черную лестницу. Ленка строит глазки физику.
     Сплошной лямур.
     Дома проблем не убавилось. Отец уезжал на неделю. Когда вернулся, то первые дни у нас была сплошная идиллия. А потом на работе был аванс, наотмечались, и все стало, как и прежде. По вечерам хожу в Сашке. Наконец, зашла к нему в дом. Ничего, обошлось. Он у меня послушный. "Я ничего не сделаю без твоего согласия". Так он говорит. А на что я согласна? Даже и не знаю. Мне приятны его ласки, его внимание. Он стал делать мне подарки и теперь у меня проблема, как ими пользоваться. Например, чулки. Красивые, стильные. Но если их одеть, мать сразу заметит. Спросит, где взяла? Что отвечать? Скажу, нашла в туалете.
     — Пойдешь за меня замуж? — спрашивает Саша.
     Мы лежим на диване. Вроде бы одеты, но на мне почти все расстегнуто. Что отвечать? Замуж, это значит бросить школу. Замуж, это когда мне стукнет шестнадцать. То есть, весной следующего года. А что? Закончу девять классов и хватит. Звезд с неба я не хватаю. Достаточно и такого образования.
     — Пойду, — отвечаю я, — только девятый, давай, закончу.
     — Не будешь жалеть?
     — Я ты что, уже испугался, что я согласилась?
     — Почему?
     — Ну, спрашиваешь, не буду ли я жалеть. Не буду.
     — Я люблю тебя, Анюта.
     Он обнимает меня. Его ладонь скользит по моим ногам вверх, он трогает меня, я инстинктивно сжимаю колени. Саша гладит мою грудь, целует соски, меня это заводит, я обнимаю его за шею.
     — Я хочу! Давай, как вчера, — хрипло просит он.
     — Саша, Саша, я не знаю, хорошо ли то, что мы делаем.
     — Я хочу сохранить тебя до свадьбы. То, что мы делаем, неопасно.
     — Я знаю, но мне как-то неловко.
     — Но тебе ведь приятно?
     — Да. А тебе?
     — И мне. Приподнимись, я сниму их.
     — Порвешь, не спеши так.
     — Я подарю тебе новые. Какие ты хочешь?
     — Не надо, у меня проблемы.
     — Какие?
     — Объяснять матери, откуда у меня обновки.
     — Давай совсем разденемся.
     — Нет, что ты.
     — Почему? Ведь ты меня видела и я тебя.
     — Нет, я боюсь, мы не сможем сдержаться.
     — Ну, что мы, как подростки, лежим наполовину одетые.
     — Я и есть подросток. Только наполовину раздетая.
     — Ты смешная девочка. Люблю тебя. Не сжимай так ножки.
     — Саша, что ты делаешь?
     — Ничего. Снимаю брюки. Посмотри на меня. Видишь, какой.
     — И смотреть не хочу.
     — Почему? Он не нравится тебе? Смотри, как стоит.
     — Неприлично.
     — Что "неприлично"?
     — Торчать так неприлично.
     — Он на тебя стоит. Потрогай.
     — Нет. Не могу.
     — Но вчера же ты трогала.
     — То было вчера.
     — Тебе не больно, когда я так делаю пальцами?
     — Саша, не надо, что ты Саша, Саша…
     — Тебе приятно?
     — А то ты не знаешь! Ой!
     — Не знаю, ты ведь меня отталкиваешь. Какая ты тут…
     — Какая?
     — Нежная и влажная. Так тебе не больно?
     — Нет, милый, нет. Саша, о, Саша! Ой!
     — Что? Анюта, что с тобой? Анюта, пусть он побудет здесь, где моя рука.
     — Саша, ты же обещал мне.
     — Я клянусь, я не буду. Я только вот так, самым кончиком по бороздочке.
     — Саша, я не могу, что ты делаешь! Саша, Саша!
     — Все хорошо, любимая, все хорошо, я сделаю, как вчера, на твой животик, а?
     — Саша, Сашенька, я… Саша, что это со мной, я не могу, я не выдержу!
     — Ты кончаешь, милая, ты кончаешь. Это чудесно. Люблю тебя. Аня, ты моя!
     — Саша, о боже, я умираю, я умираю.
     — Анюта, я с тобой. А вот и я, вот, вот, видишь, я обещал, видишь, как я.
     Он падает куда-то вбок, на диван, мы дышим, как загнанные лошади. Украдкой я пытаюсь вытереть живот. Попало и выше, аж на грудь. Саша поднимает голову, видит, чем я занимаюсь и смеется.
     — Что смеешься? Залил меня всю.
     — Возьми вот это, — он дает мне большой тонкий платок.
     — Пахнет как-то…
     — Как?
     — Не знаю, сыростью, что ли.
     — Сама ты сырость. Первосортный продукт.
     — Одни проблемы от такого продукта.
     — Это какие еще?
     — Младенческие!
     — А! Ну, а как без этого. Должна же жизнь продолжаться.
     — Продолжаться должна. Только девчонки всегда крайние.
     — А у вас в классе уже есть девочки, которые стали женщинами?
     — Точно я знаю только про одну. Еще про двух догадываюсь.
     — А "точно", это как?
     — Она сама сказала.
     — А остальные что — девственницы?
     — Наверное.
     — Молодцы. Хороший результат.
     — Ты говоришь, как про спортсменов.
     — Нет, серьезно, это хорошо, что ваши девочки берегут себя.
     — А по-моему — это пережиток.
     — Что?
     — Ну, трястись над своей невинностью.
     — Не скажи. У мужчины совсем другое отношение к девушке, если после близости выясняется, что она отдала ему свою девственность.
     — И у тебя такое отношение?
     — И у меня.
     — А у тебя было, чтобы ты лишал кого-то невинности?
     — Нет, не было. Про жену я тебе говорил. На ней пробу ставить было негде.
     — Откуда ты знаешь? Нехорошо так говорить.
     — Она сама мне потом хвасталась, сколько любовников у нее было до меня.
     — И сколько?
     — Восемь!
     — Я думаю, она придумала это, чтоб насолить тебе.
     — В таком случае, ей это удалось.
     — А у тебя кроме нее кто-нибудь был?
     — Была одна, когда уже развелись. Но так, недолго.
     — А с ней что же?
     — Она просто вернулась к мужу.
     — Саш, давай, встанем. Мне, наверное, пора.
     — Не хочу тебя отпускать.
     — И я не хочу уходить.
     — Скажи матери, что ты будешь жить у меня.
     — Скажу. Летом.
     — Хорошо. Я подожду. Аня!
     — Что?
     — Смотри — опять.
     — Вижу. И что теперь?
     — Давай, снова ляжем.
     — Ты с ума сошел. Нельзя так часто.
     — Можно. Пока хочется — можно. Вот стану старым, а ты будешь еще в соку, не смогу я тебя удовлетворять. Молодого себе тогда найдешь.
     — Ты специально так говоришь, чтоб обидеть меня?
     — Нет, это жизнь. Так будет. Вот увидишь.
     — Я сейчас заплачу. Ты этого хочешь?
     — Нет. Не надо. Прости, мне просто грустно, что между нами столько лет.
     — Не бери в голову.
     Мы помолчали.
     — Саша, я тут нашла книжку такую. "Уголовный кодекс" называется. Поясни мне.
     — Что пояснить?
     — Есть статья, "скотоложство", это что?
     — Господи, зачем тебе это?
     — Хочу знать.
     — Это когда мужчина использует вместо женщины животное. Например, козу.
     — Кошмар! Неужели такое бывает?
     — Бывает, раз статья есть.
     — А мужеложство?
     — Это когда мужчина с мужчиной.
     — Ха-ха-ха! А как же они?
     — В попку.
     — Ха-ха-ха. Ты шутишь. Ха-ха-ха! Вот насмешил! Хи-хи-хи.
     — Не веришь — не надо. Их гомосеками называют.
     — Нет, ты что, серьезно?
     — Да.
     — Да как же они… Ха-ха! Клизмочку делают до того, что ли?
     — Не знаю.
     — Ха-ха-ха! Нет, а вдруг — понос!
     — Понос — это у них, как у тебя месячные.
     — А вдруг — запор? Ха-ха-ха!
     — Ну ты и развеселилась. Лопнешь от смеха.
     — Так ты же меня насмешил. Ха-ха-ха. Ой, насмешил.
     — Есть еще варианты: женщина с женщиной.
     — Кончай заливать!
     
    & — Ты еще совсем прозрачная.