Эротический этюд 31

     — Опус номер 31. Соната Соль-минор для фортепиано в четыре руки. Часть первая. Vivo non tanto.
     Ну и голос, подумала Она… Вероятно, таким будут читать список грешников на Страшном суде. И вся она хороша, эта тумба, запертая на ключ своей воинствующей девственности. А шаги-то, шаги! Акустик малого зала был и впрямь не дурак, коли сумел придать стенам именно тот насмешливый градус крутизны, когда музыка превращается в свободу, а такой вот мерный топот — в поступь ее конвойного.
     Однако стоило выставить ее на рампу для контраста с двумя гнедыми жеребцами, выскочившими на смену. Какие мальчишки! Как разделившийся пополам кентавр, они обходят с флангов черное одиночество рояля, и тот улыбается им во все свои восемь октав в нетерпеливом ожидании.
     Наступившая тишина откашливается из последнего ряда, рвется фольгой нахальной шоколадки. Но мальчики не спешат. Они знают свои дело. Они дожидаются той тишины, что заключена в капле сталактита. И, наконец, дают ей упасть на первую клавишу.
     Публика еще не здесь. Она потирает троллейбусные мозоли и часто моргает от еще не остывших телевизоров. Но она уже притихла, чудо началось, и даже те, кто оказался здесь случайно, притихают по необходимости, чтобы не прослыть невеждами.
     Музыка проходит по рядам, как кошка мимо хозяина, делая вид, что ей и дела нет до его коленей и пледа на них. Она направляется к выходу, умывается там всеми четырьмя лапами, и лишь затем, капризно передумав, возвращается. А коленям-то холодно уже, и никакой плед не заменит это теплейшее пульсирующее брюшко. Но нужно отвернуться, чтобы она прыгнула. И вот все зажмуриваются на резкий аккорд, а когда открывают глаза — у каждого на коленях оказывается по ласковому и нежному… И зал умиленно замирает, боясь спугнуть. Каждый — своего зверя. Каждый — своего…
     — Часть вторая. Andantino.
     …Боже, да не улыбка ли мелькнула за готическим фасадом этой музейной пифии?..
     С Черным Она познакомилась месяц назад. Черный — это тот, что сидит за роялем ближе к залу. Его хозяйство — верхние октавы. Арпеджио, гаммы, капель нечаянных радостей и малых бунтов против лада.
     Таков он и в жизни. Суматошный гений, бьющийся током от кончиков пальцев. Все, что происходит с его участием, театрально и воздушно. Немыслимое знакомство, ссора со второй фразы и вечный мир с третьей, потом опять ссора, примирение, ссора. Слезы, улыбки, стихи, музыка, музыка, музыка. Ночной город, пустые подъезды… Я умру, если ты не прочитаешь мне что ни будь из Мандельштама… А я — если ты меня не поцелуешь. Сейчас? Сейчас… Хорошо…
     Я тебя поцеловал, где мои стихи… Восковая Пречистенка, заброшенный монастырь на Рождественском… Нет, ты посмотри на эту фигуру!.. Нехорошо заглядывать в окна… Это не окна, это — книга, а вот и персонаж… Сам ты персонаж… От персонажа слышу!..
     Смех, обои октябрьской листвы на стенах маленького Большого мира, снова слезы, уже от счастья. Любовь, болонкой лающая на прохожих…
     …Я буду любить тебя здесь… На балконе!?.. Да, где же еще! А ты улыбайся тому старику, ему это очень нужно, как ты не понимаешь… Я понимаю… Нет, ты не понимаешь… Ты — это все, что у него осталось… У него жена на Ваганьковском, пойдем туда ночью, я буду любить тебя там, пусть улыбнется и она…
     Очень Старый Балкон, все это были его штучки. Черный умеет слышать шепот камней,  знает, как перевести его на человеческий язык…
     Вот и сейчас, Она слышит потрескивание электрического ската на глубине клавиатуры. Он, как всегда, расслышал старое дерево, и чужие пальцы титанов растут у него из манжет.
     Ах, Черный… Моя нежность, вечная юность моей бедной блядской души… Как хорошо,пливо тянущим свою борозду на пяти-полосной пашне нотного стана.
     Только оказавшись дома, Она с удивлением поймала себя на мысли, что думает о Белом и не может остановиться. Он был — как вид из окон поезда на проносящиеся мимо унылые деревни средней полосы. Покосившиеся избы и некрашеные плетни, на которых развешено сушиться все бесконечное российское небо… Да. Неба в нем было много. Поэтому Она сразу назвала его Белым.
     Позже, впустив его в себя, в свою жизнь, Она показалась себе солдатской женкой, жалмеркой с Дона, ставящей заплаты любви на лоскутное одеяло житейских забот. Небывалые образы, какие-то коровы и коромысла, маячили у нее перед городскими суматошными глазами. Стоило ему появиться — и Она готова была замереть где стояла с виноватым взглядом нерадивой служанки…
     Такой была и его музыка. Каждая басовая нота отзывалась поминальным звоном колоколов на деревенской церквушке, пушечным дулом колодца с пыжом родниковой голубизны на дне, еще каким-то страшным, безымянным, колдовским эхом…
     Черный, как всегда, оказался на высоте в своих определениях людей и предметов…
     — Солдат, — коротко сказал он о Белом, и зачем-то добавил: — Пятый егерский полк… В живых осталось две дюжины… Без него…
     — Часть четвертая. Presto stringendo…
     … Почему без подноса со своим сладчайшим, пережившим тебя на века, старая сводница?.. Кого ты надеешься обмануть своим стеклянным голосищем…
     Неделю назад Она узнала, что Черный и Белый — любовники. На следующий день она предложила всем перестать валять дурака и объединить усилия по постижению Тайного. Мальчики согласились, и настала первая ночь, когда они оказались втроем.
     Черный, как водится, был в верхних октавах и звенел по всему ее телу своими колокольцами. Белый же привычно оседлал басы и распахал Ее, ставшую музыкой на один краткий миг, вдоль и поперек. Вороны непрошеных сомнений и стыда держались подальше от этой кипящей страды. Оставив Ее, уснувшую, как земля на зиму, они привычно занялись друг другом.
     Мне нечего добавить. Мое перо может сколько угодно освежаться в чернильнице, повторяя извечный акт Природы, но разве оно в силах описать хоть малую толику пережитого в ту ночь?..
     Нет. Не в силах.
     — Часть пятая. Grave.
     … Мама, ну хватит уже, наконец. Как хорошо, что ты сегодня на даче…
     Не было никакого концерта. И музыки не было. И на роялях играют другие люди. Ты же спишь, Белый, сладко посапывая, а ты, Черный, как всегда куришь у окна, дожидаясь, пока я засну. А я лежу перед вами голая, новорожденная очередной раз, и мне тоже стыдно и сладко знать, что все происходит так, как происходит…
     Но кому, черт меня побери, не захочется хоть раз побыть Музыкой, сыгранной в четыре руки?..
© Mr. Kiss, Сто осколков одного чувства, 1998-1999гг