Aнна
Шаги. Лязг отпираемого замка.
— Развязывай, Дитрих! Посмотрим, как она там.
Свет. Долгожданный свет бьет в глаза сквозь прикрытые ресницы.
— Смотри-ка, живая! Фу-у, ну и вонища! А ведь вроде не кормили…
Вдох. Выдох. Воздух. Я могу нормально дышать. И могу, наконец, разогнуть спину и поднять голову.
— Помоги мне вытащить ее из мешка, Ганс. А, не надо, сам справлюсь… в ней весу пуда на два осталось, не больше. Легкая, как пушинка. Куда ее теперь отнести?
— Отнести? Много чести! До санпропускника и сама дойдет!
Мои ноги подгибались после многочасового сидения в неудобной позе. Все тело мучительно болело. Голова кружилась. Глаза слезились от казавшегося нестерпимо ярким света тусклых коридорных лампочек. Но лучше так, чем обратно в карцер…
— Сколько я там пробыла, господин надзиратель? – спросила я конвоира и… не узнала своего голоса. Он был глухим и хриплым, словно по моим связкам долго водили рашпилем.
— Двое суток. Что, свой срок забыть успела?
Ого! Очевидно, в темном карцере (в котором меня, ко всему прочему, еще и запихнули в мешок!) у меня совершенно сместилось представление о времени. Или я из-за жуткой духоты большую часть времени провела без сознания…
— А который сейчас час?
— Половина второго. Ночи.
— Куда меня ведут?
— Для начала – в душ, — брезгливо отводя нос в сторону, ответил конвоир.
Да, душ мне сейчас не помешает. Разок я все-таки сходила в мешке под себя… И еще до одури хочется пить.
— Дайте воды! — прохрипела я, покачнувшись от внезапно накатившей слабости.
— Вот там и напьешься.
Перед в дверью в санпропускник мне выдали кусок дурно пахнущего эрзац-мыла и велели раздеться догола. Еще не вполне отойдя после карцера, я тупо уставилась на охранников.
— Может быть, вы все-таки отвернетесь?
— Ганс, она что, рехнулась? – опешил один из надзирателей.
— Точно, рехнулась! А ты, сучка, побыстрее раздевайся и лезь мыться! А то мы тебя живо угостим «гуммой»…
«Гуммой» на их жаргоне называли резиновые дубинки. Обычно охранники внутренней тюрьмы угощали ею «хефтлингов» (заключенных) без особых церемоний. А еще это было излюбленное орудие пытки у здешних следователей-женщин. Знаете, когда толстая резиновая колбаса лезет тебе в задний проход… О, мерзость, даже вспоминать противно.
Сняв одежду и нижнее белье, я аккуратно сложила все на табурет, и под сальными взглядами охранников полезла в душ. Мне не было особенно стыдно перед ними, но кое-какую неловкость я все же испытывала. «Боже мой! – думала я, разглядывая свое исхудавшее тело, — Что бы сказал Кшиштоф, увидев меня такой? Кожа и кости! Даже от грудей почти ничего не осталось!»
Душ оказался холодным, но это лишь взбодрило меня. Повернувшись к охранникам спиной, я подставила измученное обнаженное тело под колкие струи воды, жадно глотая ее широко раскрытым ртом, и чувствуя, как в меня постепенно возвращается жизнь…
К моему удивлению, одежду по выходу из душа мне не вернули, и даже трусы надеть не дали. Вместо этого меня заставили облачиться в чью-то заношенную до дыр ночную сорочку, едва прикрывавшую мне попку (с ребенка, что ли, сняли?) и спешно повели куда-то дальше по коридору. Насколько я могла судить, не в мою камеру. Тогда – куда? На допрос? Но тогда почему голой? Глупо, но без трусиков я чувствовала себя особенно беззащитной… Не успела я спросить, как через несколько шагов мы остановились перед железной дверью с надписью «Мedizinbehandlung» (медицинская обработка). Ганс позвонил в дверь. С той стороны кто-то пристально посмотрел на нас в открывшийся глазок, после чего дверь с лязгом распахнулась. На пороге стояли знакомые мне уже шарфюрер СС Отто Больц и старшая надзирательница женской тюрьмы Магда Груберштайн. Охранник плечом подтолкнул меня вперед, и мы вошли внутрь.
Помещение и впрямь было чем-то вроде медицинского кабинета. Его дальний угол занимала белая складная ширма, рядом стояли накрытая клеенкой узкая кушетка и высокий штатив с большой клистирной кружкой и длинной резиновой трубкой, пространство вдоль стен занимали шкафчики с пузырьками и блестящими инструментами, на электрической плите в двух эмалированных кастрюлях кипятилась вода. Однако людей в белых халатах видно не было. Присутствующая здесь помимо шарфюрера и надзирательницы Магды молодая женщина в черной эсэсовской форме какого-то низшего ранга тоже едва ли имела отношение к медицине. Возникло ощущение, что передо мной разыгрывается какой-то нелепый фарс.
— Арестованная №52 по вашему приказанию доставлена! – бойко отрапортовал Ганс.
— Прекрасно! Можете оба быть свободными, — махнул рукой Больц и обратил свой взор на меня, — Представьтесь, арестованная!
— Анна Ковальска. Девятнадцать лет, полька, родилась в Варшаве. Обвиняюсь в участии в подполье и подготовке покушения на гауляйтера, но на самом деле я ни о каком подполье и ни о каком покушении понятия не имею.
— Ну, разумеется.
— Тогда зачем весь этот спектакль?
Кристина
Доставленная дежурными надзирателями арестантка-полька оказалась совсем еще молоденькой миловидной девицей с большими темными глазами на бледном породистом лице и хорошей, несмотря на чрезмерную худобу, фигурой. По-немецки она говорила с легким славянским акцентом.
— Зачем меня сюда привели? – устало спросила арестантка, — Решили проверить мое самочувствие после карцера? Или просто захотелось поговорить в два часа ночи?
— Да нет, судя по всему, разговоры кончились, – усмехнулся Ганс, — Ей ведь сейчас клизму будут ставить?
— Клизму? Мне?! – удивленно вскинула брови девушка.
Фрау Магда утвердительно кивнула головой.
Арестантка хотела еще что-то спросить у Ганса, но оба надзирателя уже торопливо выскользнули за дверь. На мгновение мне даже показалось, что конвоирам было неловко перед своей подопечной. Впрочем, причиной тому мог быть ее внешний вид – из одежды на девушке была лишь просвечивающая коротенькая ночная сорочка, сквозь которую было видно, что трусиков под ней не было. Очевидно, перед визитом в медицинскую комнату их сняли заранее…
— Меня насиловали резиновой дубинкой, пытали электрошоком, не давали спать по ночам, мои руки в ожогах от окурков, в карцере меня двое суток держали в завязанном мешке, без пищи, воды, света и воздуха, – гордо произнесла девушка, — Неужели вы думаете, что после этого испугаете меня какой-то клизмой?
— Это будет твоя последняя клизма, деточка, — вкрадчиво пояснила ей фрау Магда, — После таких не выживают…
Странно, но меня тоже никто не предупредил, для чего на самом деле были предназначены стоящие на плите кастрюли с кипятком. И когда фрау Магда на глазах арестованной опрокинула содержимое одной из них прямо в резиновую кружку клизмы, у меня перехватило дыхание. Клизма из кипятка! Такого я еще видела. И хотя предназначалась она не мне, все равно по моей спине пробежали мурашки. На лице девушки-арестантки, напротив, не дрогнул ни один мускул, и лишь глаза ее невольно расширились от ужаса.
— Понимаю вас, фройляйн Анна, — кивнул шарфюрер Больц, поднимаясь из-за стола — Наверное, вы бы сейчас предпочли пулю. Но у нас не расстреливают женщин. Так что мужайтесь. Впрочем, если у вас есть что сказать следствию…
На лице Анны заиграли желваки. Она вся словно как-то подобралась.
— У меня нечего сказать следствию, — тихо произнесла она.
— Вы мужественная девушка, — покачал головой шарфюрер Больц, — И лично мне вы симпатичны. Но вы сами не оставляете нам выбора. Впрочем, подумайте еще раз. Поверьте, то, что вам предстоит… это очень, очень болезненно… Вы же молодая, красивая девушка, вам еще жить да жить…
— Я все понимаю. Но мне нечего вам сказать.
— Фрау Магда не шутит. Вы умрете.
— Я готова к смерти.
— ТАКОЙ смерти?!
— Да, шарфюрер, — еле слышно прошептала Анна, — Делайте свое дело.
— Очень жаль, фройляйн Анна, — разочарованно протянул Больц, опускаясь обратно на стул, — Ну что ж… Приступайте, фрау Магда!
Анна и надзирательница обменялись короткими взглядами. Причем девушка из последних сил пыталась изобразить на лице решимость, а фрау Магда заметно нервничала… Анне велели подойти к кушетке и лечь на спину с согнутыми в коленях ногами. Девушка выполнила все указания с достоинством и обреченностью Марии-Антуанетты, лишь неодобрительно покосившись на пристально наблюдающего за приготовлениями шарфюрера Больца.
— Простите, шарфюрер… вы всегда смотрите, как девушкам ставят клизмы? – с тихой издевкой спросила она.
Похоже, мой шеф смутился.
— Поверьте, фройляйн, это не доставляет мне никакого удовольствия. Служебный долг, не более…
— И это вы называете служебным долгом? – усмехнулась девушка, тщетно пытаясь прикрыть срам.
— Молчать! Руки под кушетку! – приказала фрау Магда.
Внизу на запястьях арестантки со лязгом сомкнулись наручники. Теперь Анна была надежно прикована к своему смертному одру. Вслед за этим эластичные бинты притянули ее худые бедра к голеням. Придвинули штатив с наполненной кипятком клизмой. Когда фрау Магда принялась смазывать наконечник трубки вазелином, девушка судорожно сглотнула и, запрокинув голову, отрешенно уставилась в потолок. Губы ее непрерывно шептали не то молитву, не то последнее прости…
Анна
«Если тебе скажут, что я шла на это без страха и с высоко поднятой головой – не верь, мой милый Кшиштоф! Мне было страшно. Я ужасно перетрусила, когда увидела, что мне предстоит… и только последние остатки гордости не позволили мне закатить истерику
Внешне молодая полька держалась спокойно и мужественно. Но опытную в таких делах фрау Магду это деланное спокойствие обмануть не могло. Видимо, она лучше меня знала, что все это взорвется с первыми каплями кипятка, влившимися в нежное девичье нутро.
— Надеть на нее маску? – спросила она, убирая вазелин.
— Да, пожалуй, — отозвался Больц, — Будет лучше для всех нас.
— А для нее? – не выдержала я.
— Ей уже все равно, стажер Тилковски…
Казалось, девушка на кушетке и впрямь смирилась со своей участью. Во всяком случае, она безропотно дала заткнуть себе рот кляпом и натянуть на лицо жутковатого вида резиновую маску, изготовленную из головы «гумми-фрау», любимой надувной игрушки одиноких господ. Портретного сходства у резиновой шлюхи с красавицей-полькой не было никакого, к тому же она так сладострастно улыбалась, что в этой развратной ухмылке невольно просматривалось какое-то особенно утонченное издевательство над обреченной на смерть девушкой. Отверстий для глаз у маски не было. Не было и других отверстий, за исключением двух малюсеньких дырочек, криво вырезанных ножницами на месте ноздрей. Очевидно, дышать в этой странной маске было неудобно, но долго ли осталось дышать несчастной польке? Едва ли она может надеяться выжить после того, как в нее вольют несколько литров кипятка…
Когда последние приготовления были закончены, шарфюрер Больц встал навытяжку перед лежащей на кушетке девушкой, и, стараясь не смотреть в смеющиеся нарисованные глаза (как будто она могла ими его увидеть!), сбивчиво зачитал ей смертный приговор, вынесенный гауляйтером.
— Вам понятно решение властей? Если да, то кивните нам!
Несколько секунд стояла напряженная тишина. По телу приговоренной пробежала дрожь.
— Расстреляйте меня! – раздалось вдруг невнятное глухое мычание из-под глупо улыбающейся резиновой морды.
В этой отчаянной мольбе было что-то такое, от чего мне стало по-настоящему жутко.
— Простите, мы не расстреливаем женщин, — повторил шарфюрер, — Фрау Магда, приведите приговор в исполнение!
Анна
«Чей-то голос… Кажется, мне только что зачитали приговор… Сердце готово выскочить из груди – ведь это мои последние мгновенья! Прощай, мой любимый! Прощайте, мама и папа! Прощайте все! Да, я стойко держалась. Я и теперь, наверное, постараюсь стиснуть зубы и терпеть, что есть сил, но… всему же есть предел! Я живой человек, я всего лишь слабая девушка… и как же мне все-таки не хочется умирать такой вот страшной и позорной смертью… Но, может быть еще не поздно! Ведь есть же у них оружие и хоть капля сострадания! Из последних сил я набираю в грудь воздуха и, с трудом ворочая зажатым кляпом языком, молю своих врагов о последней милости.
— Расстреляйте меня!
Кажется, меня услышали. И даже что-то ответили. Но внезапно что-то отвратительно-твердое проскользнуло мне между ягодиц, и тут же кинжальная боль, разлившаяся в кишках, безжалостно пронзила мое тело…
Кристина
Когда в беззащитную попку Анны вошел наконечник трубки, девушка судорожно дернулась, словно ее ужалили. Через секунду самодовольно улыбающаяся маска исторгла сдавленный стон боли. Через какое-то время раздался еще один стон, уже громче. Дальше, очевидно, сил терпеть у девушки не осталось совсем, и стоны слились в один жуткий протяжный вой. Живот несчастной на глазах округлился, покраснел и покрылся крупными каплями пота, попка вокруг вставленной между ягодиц резиновой трубки также начала покрываться красными пятнами. Связанные ноги девушки судорожно дергались. Я почувствовала, что больше не могу смотреть на этот ужас, и сделала вид, что пристально изучаю бумаги на столе. В конце концов, что бы ни замышляла против рейха эта молодая полька, она вряд ли заслуживала такой смерти.
Какое-то время бывшая медсестра фрау Магда, как, наверное, и положено при постановки клизм где-нибудь в больнице, заботливо придерживала трубку у входа в анус жертвы, но в конце концов отдернула руку и замахала ею в воздухе.
— Дайте же кто-нибудь перчатки, горячо!
Если даже ей стало невтерпеж, то каково было девушке, которую на моих глазах буквально варили заживо изнутри! Об этом не хотелось даже думать…
Анна
Дикая боль в ошпаренных кишках стремительно нарастала, подкатывая к самому горлу. «Вот и все!» — с ужасом поняла Анна. От невыносимой боли и наползающего изнутри жара ее тело содрогалось в конвульсиях, по лицу струился горячий пот, в глазах прыгали багровые искорки. Мысли девушки судорожно метались между болью, страхом и отчаянием. В один из коротких промежутков между попытками вдохнуть и закричать, она вдруг явственно осознала, насколько глупо и пошло должна была выглядеть со стороны ее героическая смерть, и осознание этого повергло ее в шок.
«Зачем все это, боже! Какая из меня героиня? – пронеслось у нее в голове сквозь багровую пелену боли, — Что героического в том, что я дала себя связать и засунуть себе в задницу шланг с кипятком! Для них я сейчас просто улыбающаяся дура, которой на глазах у всех ставят клизму. Ей ставят, а она улыбается… Матерь божья, разве они знают, какая это жуткая боль!!! Почему меня не расстреляли! Почему вместо расстрела – этот кошмар?!»
От ощущения бессилия что-либо исправить из глаз Анны брызнули слезы. Состояние девушки было близко к обмороку…
«А ну, добавь еще!» — донесся до нее будто издалека грубый женский голос.
«Кто это? Чьи это голоса? Я что, теряю сознание? »
«Неси черпак, живо!»
«Где я?! Что со мной? Почему темно? Это ад? В аду тоже жарко, но наверняка нет такой жуткой, разрывающей, выворачивающей боли… Надо терпеть… Терпеть?!!! Как можно такое терпеть?! Я задыхаюсь… меня уже тошнит от этой боли, меня сейчас вырвет кипятком! Что же вы со мной делаете, сволочи?! Дайте мне хотя бы в голос крикнуть от боли!!! Дайте мне перед смертью посмотреть вам в глаза! Проклятая маска… Мама! Внутри все горит! Мамочка! Спаси меня! Я не хочу умирать!!!!»
«Аккуратнее, не ошпарься!»
«Господи, за что?!!!»
Анну обдала новая волна невыносимого жара, от которого она вновь чуть было не потеряла сознание. В ее обожженных кипятком внутренностях бушевал пожар. Она буквально чувствовала, как трещат по швам ее готовые в любой момент лопнуть ошпаренные кишки. Из-за непомерно раздувшегося живота было почти невозможно дышать. Рвущиеся из груди крики вязли в пропитавшемся горячей слюной кляпе и стянутых резиной онемевших губах. Пот под маской заливал глаза. Наконец, от теплового удара и болевого шока девушка окончательно лишилась чувств…
Кристина
В какой-то момент нам показалось, что вопли и стоны из-под маски стихли.
— Умерла? – с надеждой спросила я. Действительно, это было бы лучшим исходом для всех.
Фрау Магда на несколько секунд приложила к вырезанным в маске ноздрям зеркальце. К нашему удивлению, на нем остались два маленьких туманных пятнышка. Раздосадованная Фрау Магда с силой надавила на пылающий жаром выпирающий живот девушки, и та снова застонала.
— Живучая тварь! — сквозь зубы пробормотала фрау Магда, — Три литра влили, а ей хоть бы что…
— Оставьте, фрау Магда, — отозвался шарфюрер Больц, — Она уже в любом случае не жилец.
На моего шефа было жалко смотреть. Похоже, он действительно не испытывал ни малейшего удовольствия наблюдать, как на его глазах чье-то прекрасное юное тело превращается в орущий от боли раздувшийся бурдюк.
В это время на плите закипела вторая кастрюля.
— Кристина, не стойте же истуканом! Долейте в кружку еще кипятку, не видите – она опять уже почти пустая!
С дымящимся черпаком в руках, я осторожно приблизилась к кушетке с умирающей девушкой. Ее тело было уже сплошь красным и покрылось испариной, живот выглядел неестественно вздутым, она громко и протяжно стонала. От этих предсмертных стонов, так не сочетающихся с игривым выражением ее резинового лица, мне стало настолько жутко, что я решила больше вообще не смотреть в ее сторону и просто сосредоточилась на выполнении распоряжений фрау Магды. Стараясь не ошпариться, я снова наполнила кипятком кружку клизмы…
Анна
Внезапно мир раскололся. Словно что-то взорвалось внутри Анны, обдало на миг удушающей жаркой багровой волной и провалилось в небытие. Вместе с ним ушла в небытие и сама Анна. По телу девушки пробежала короткая судорога, голова бессильно откинулась на кушетку, кисти рук расслабленно провисли, а в широко распахнутых темных глазах навсегда застыло выражение боли и непонятного живым предсмертного торжества. Для нее все, наконец, закончилось.
И только бывшая медсестра фрау Магда, так и не почувствовав, что душа девушки давно уже выпорхнула из-под улыбающейся резиновой маски, в слепом остервенении все продолжала и продолжала вливать кипящую воду внутрь ее безжизненного тела…