Эротический этюд 33

     Я позвонил Крысе и сказал, что выезжаю.
     Когда стоял уже в коридоре, ключ заскребся в замке — Папик. Кому еще-то, Ма дома как всегда сидит. И точно, зашел, дверь притворил — и смотрит. Странно как-то. И пальто не снимает. Пьяный, что ли, думаю…
     Тут Ма из кухни приплелась, тоже смотрит внимательно. Но это — обычное дело, она всегда на Папика так смотрит, сколько себя помню. Даже когда он ест, она тоже так смотрит. Как будто сама с собой поспорила — подавится или не подавится…
     А меня будто нет. Стоят и смотрят друг на друга… Тут Папик вдруг всхлипнул как-то, потом улыбнулся и говорит:
     — Хорошие новости…
     — Неужели, — говорит Ма и напрягается. Прям вижу, как напрягается.
     — Да, — говорит Папик. — Взяли.
     — На испытательный? На месяц? — уточняет Ма.
     — Нет. Сразу на год. Контракт.
     — Поздравляю, — говорит Ма и улыбается. Хорошая такая улыбка, нежная, всех шуб в доме не хватит, чтобы от такой согреться. Да и шуб то у нас нет. В общем, стоим, мерзнем.
     — Ах, милая моя… — говорит Папик и открывает портфель. Там — банка икры, кусок вырезки, бутылка вина и бутылка водки.
     Я звоню Крысе и говорю, что приеду через часок. Давно с предками не выпивал. А тут чувствую — назревает. Крыса говорит, что потерпит, только, мол, не напивайся там без меня…
     Ну, Ма — на кухню, я — к себе в закуток, Папик переоделся в домашнее — и ко мне. Давно не заходил, я даже обрадовался, но виду не подаю.
     Он сел на кровать, глаза блестят. Чего слушаешь, спрашивает. Депеш мод, говорю. Он покривился, но лекцию про своих зепеллинов читать не стал. Прилег ко мне на кровать, смотрит в потолок.
     — Как Крыса? — спрашивает.
     — Крыса как Крыса, — говорю. — А ты, правда, работу нашел? Теперь бабки будут?
     Это у нас — больной вопрос. Из-за Ма. Мне — по барабану, Папику тоже. Но Ма у нас просто зверь по этому делу. Когда неделю на гречневой каше просидели, она Папику такого наговорила, что я потом заснуть не мог. А ему что? Всплакнул, в сортире бутылкой звякнул — и поехал на «жигуленке» бомбить. А Ма, как всегда, смотрит на него и непонятно, то ли убить хочет, то ли обнять. Такой у нее хуевый характер.
     — Будут, — говорит Папик. Потом вдруг добавляет: — Бабки — говно.
     — Да, — говорю. И наушники снимаю. Я, честно, всегда рад с ним по душам поговорить.
     — А что делать? — говорит он.
     — Да ничего не делать, — говорю. — Прожили семнадцать лет без них, и еще сто проживем…
     Тут он встает с кровати, ко мне подходит и кладет руку на голову. Гладит, типа. Странный у меня Папик, так посмотришь, вроде — дурак дураком, а друзья у него — крутые мужики, интересные. А у Ма друзей нет. Она такая, без друзей живет. Иногда и на меня так смотрит, будто жалеет, что аборт не сделала. Хотя — заботится, по врачам водит, сколько себя помню. Добрая она. Однажды бомжиху какую-то в дом притащила, дала отлежаться, накормила, денег сунула. Кто ее поймет, мою Ма… Люблю ее, конечно, хотя крута она с Папиком, ох как крута…
     — Сто не проживем, — продолжает Папик. — А сорок-пятьдесят мож и отмотаем еще… А с  бабками, может, и все двадцать…
     Это он, типа, пошутил. Я показываю, что понял, улыбаюсь. А он все гладит меня по голове, странно это как-то, приятно, что ли. Все таки, Папик ведь, помню его таким большим, как приход от афганской травы, когда он надо мной нависает и со всех сторон как будто защитить норовит. Это когда мне было лет пять, раньше ничего не помню. А позже еще много чего помню.
     Поплакать, что ли, думаю… И ком глотаю… Я рад, что Папик работу нашел. И Ма, наверное, рада… Еще бы. Она только об этом и думает. Только сам он, похоже, не больно рад… Ну да ладно. Такой он у меня, Папик. Несчастный по жизни…
     Ма зовет с кухни, говорит, еда уже на столе. Мы поднимаемся и идем, по дороге звоню Крысе и говорю, что задержусь еще на часок.
     Давно мы так не сидели. Стол ломится, ну и бутылки, ясное дело, его не портят. Папик наливает Ма вина, а нам с ним — водочки. Кристалловскую принес, молодец. Мясо дымится со сковороды, красота. Ма и салатик какой-то сотворить успела, в общем, сидим, как в ресторане.
     Па говорит тост за то, чтобы все получилось. Он у меня такой, никогда без тостов не пьет. Они чокаются с Ма и со мной, потом мы едим, и Ма спрашивает у Папика, как прошли переговоры. Он какую-то пургу гонит про директора, как они там поладили, ну, не сразу, конечно, но нашлись какие-то общие знакомые, туда-сюда, в общем, работу получил.
     Ма радуется. На нее вино всегда так действует, один глоток — и готова. Разрумянилась, глаза блестят, смотрит на Папика по-хорошему, так, что шубы уже не нужны. Давно так не смотрела. Да я на месте Папика по пять раз в месяц на работу устраивался бы, чтобы Крыса на меня так смотрела. Правда, она и так меня любит. По крайней мере, говорит… Позвать ее, что ли, думаю… Потом смотрю на предков и понимаю, что им не то, что Крыса, а и сам я — помеха.
     Ну, нет, думаю. Еще по одной мы все-таки накатим. Только потом я вас, голубки, оставлю.
     Папик разливает. Очередь тоста — за Ма. Она тосты говорить не умеет, тушуется, как корова в голубятне, бормочет что-то про деньги, конечно. Они выпивают, а мне приходится тянуться к ним, чтобы чокнуться. Забыли, сукины дети… Как по врачам водить — не забывают, а как посидеть по человечески — так им, вроде, никто и не нужен, начиная с меня…
     И опять Папик начинает петь песню про своего директора, и как они там поладиу. У меня под диваном — еще бутылка такой же «кристалловской», ну их на фиг, этих предков.
     По дороге звоню Крысе и говорю, чтобы приезжала сама. Она отказывается, потому что боится Ма. Тогда я говорю, что задержусь еще на часок и иду в свой закуток пить водку.
     Втыкаю наушники на полную, наливаю полстакана и начинаю тащиться. Делаю вид, что мне и дела нет до всех этих раскладов. Они там на кухне сидят, едят что-то, выпивают. Разговаривают, наверное. Понятно, о чем.
     Выпиваю полстакана, потом еще полстакана, в общем, вертолет уже на подходе, понимаю, что пора закусить, чтобы потом было чем блевать… Иду на кухню, надеюсь еще по тосту пропустить заодно с ними… Куда там! На кухне пусто, только моя тарелка полна еды. Мясо еще дымится, как бычок в пепельнице. Понимаю вдруг, что есть не хочу. Вертолет уже рядом с головой, скоро начнет стрелять по наземным целям…
     Возвращаюсь к себе, по дороге заглядываю в комнату. Так и есть — продолжают о чем-то пиздеть мои ненаглядные, хоть бы кто в сторону двери посмотрел. О чем? А то непонятно…
     У себя наливаю еще полстакана, ставлю папиковских зепеллинов и врубаю на полную в наушниках… Наливаю еще полстакана… Позвонил бы Крысе, но жаль останавливать кассету — хорошо пошла…
     Жалко, Интернета нет, говорят, по нему хорошо пьяным ползать, всегда есть с кем пообщаться…
     Да какой тут, в жопу, Интернет… Недавно еще на гречневой каше… А, я об этом уже говорил…
     Короче, сижу, выпиваю… Потом взял старый альбом с фотками — полистать.
     Одно расстройство, конечно… Ма такая молодая там, красивая лялька, я бы за такой и сам не дурак приударить… И Папик ничего себе, без лысины еще. Сидит с гитарой у костра, Ма сзади его обнимает, в глазах — искры… Или показалось… Шут его знает, как говорит Папик…
     Ма добивалась Папика два года. А он, кобель хренов, упирался, натурально… Только когда я уже зашевелился, он уступил. И ничего. Лет пять жили хорошо, говорят… Еще бы не хорошо, если Папик сразу в какую-то контору подался бабки зарабатывать… И было бы, наверное, хорошо, но переклинило его на своих песенках, работу бросил, машину запустил, выпивает помаленьку… Какое тут, в жопу, счастье… Я их теперь понимаю… А Ма, конечно, ходит, в соплях путается. На песни ей давно уже насрать, да оно и понятно, когда гречневую кашу… Да, я уже говорил об этом…
     Ну, а у Папика своих соплей навалом. Он у меня поэт, всю жизнь в мальчишках проходил и вырасти так и не собрался… А Ма, похоже, с пеленок во взрослых ходит… Как они вообще живут?..
     А они там, похоже, любовью занялись, предки ненаглядные… Того гляди, сестренку мне сейчас сделают. Ма стонет знатно, не так, как Крыса… Та только попискивает, а Ма уж как заведет свой патефон, так чертям тошно станет… Надо же… Давно уже не трахались… И мне вздрочнуть, что ли… А почему нет? Вот и картинка хорошая, говорят, в Интернете таких навалом…
     Вот только еще полстакана, позвонить Крысе, что не приеду сегодня, и отлить, глянув по дороге в их комнату…
     Полстакана, звонок, отливаю, прохожу мимо…
     Ма стоит посреди комнаты, большая, голая, грудастая и жопастая… Как скифская баба. А Папик при ней — как княжеский дружинник из плена — стоит на коленях, обнял, шепчет что-то… Давно не виделись, бля… Кажется, плачет даже родитель мой, горемыка. А Ма над ним, вечная, страшная, стоит себе молча… Вот такая картинка…
     А я что… Сходил на кухню, съел холодный кусок мяса, и к себе — выпивать да дрочить. Дело нехитрое. Уехал бы, но Крыса уже не ждет. Наорала на меня, дура, в последний раз… Тоже, поди, вырастет и станет как Ма. А где я ей деньги найду?…
     Выпил еще, цепеллины попели… Предки угомонились, кажется… Ма сходила в сортир, потом Папик там пузырем своим звякнул… Потом я заснул, не помню, что дальше было.
     Утром Ма готовит завтрак, глаза опять такие, что непонятно — глотать или подавиться тут же, не сходя с места…
     — Что, Папик на новую работу ускакал? — спрашиваю.
     — Нет. Он… Он ушел. Совсем.
     …Ем, и не знаю, что сказать… И я, и Ма давно этого ждали… Наконец, говорю:
     — А работа?
     — Он все придумал… Нет никакой работы…
     — А зачем тогда?
     — Не знаю, — говорит Ма и начинает плакать. И я вместе с ней. А на шее у нее — большой засос, похожий на синяк от удара…
     — Он вернется? — спрашиваю, чтобы просто перестать реветь, как маленький.
     — Не знаю, — говорит Ма, — Разве можно что ни будь знать про нашего папу…
     Я доедаю завтрак и иду звонить Крысе… О том, что выезжаю…
© Mr. Kiss, Сто осколков одного чувства, 1998-1999гг