И были сёстры Третьяковы. Третьякова Ирина, Третьякова Галка, Ольга, Светка и Светкин Муж.
Папа? — Вопрос, конечно, интересный. Мамаша? — Да, видел, единственный раз, помню её палец тянущийся к сидящей на моих коленях Галке:
— До свадьбы, чтобы, ни — ни ! Чтобы, до свадьбы, ни- ни !
Хохот всех сидящих за столом.
— Мама, да она — уже, давно !
— Уже ? Да я вас всех семерых+ — пятерых — рос -ти -ла. Вырастила !
— Четверых, мама +
Пьяная суровость. Попытки подняться. Грозящий палец +
— Ни — ни !
В их большой квартире на 1-м этаже, с самой сутолоке Предмостной площади, вечно гудел народ. Приятели и приятели приятелей, подруги и подруги подруг.
Тук-тук ! — Кто там? — Сто грамм ! — Заходи !!!
В вечно распахнутые окна выбрасывали окурки. Распахнутые? — А что воровать-то ?
А когда я услышал песенку:
«А мы его по морде чайником, чайником и научим целоваться» — обомлел: сёстры Третьяковы!
Серьёзная, замужняя сестра Света с супругом в застольях участвовали редко. Супруг начальствовал в «Рыбохране», письма от них приходили из всех портов Енисея, даже из Дудинки. И не только письма. Рыбой ( а бывало и икра!) из их посылок кормилась вся наша «тусовка».
Старшая сестра Ольга присутствовала только в разговорах и на семейных фото на стенах .
Конечно они были разные. Высокая, белобрысая Галка с коротко стриженным лохмастым волосом непонятного пыльно -льняного цвета, с единственным пигментированным местом на теле (удивительно было видеть, когда она нагибалась в бане, посреди её сухощавой светлой попки негритянское, шоколадное, сморщенное кольцо вокруг приоткрытого брусничного ануса) . И характер у неё был подстать: импульсивно — взрывчатый, непредсказуемо — опасный характер.
Ирка — добродушная увалень, позволяющая делать с собой всё, что угодно, полненькая (но, — сильная — меня на кушаке удерживала!), пышно-бёдрая смуглянка, смуглая — вся, от длиннющих тёмно шоколадных волос, до пяточек и ступней. А те места, что у людей обычно более тёмные — у Ирки были просто чёрные: » Я крашу губы гуталином, я обожаю чёрный цвет» (песня) — Ирке гуталин был без надобности, для всех её губ. А лицом ( это я уже потом догадался) Ира Третьякова походила на ассирийку Джуну ( может, у Ирки губы пополнее и выразительнее) — хотя слова «экстрасенс» мы тогда ещё не знали. Светка — не смешливая, семейная, шатенка, редко выглядывающая из своей отдельной комнаты, даже с дверью и
запором изнутри (!), однажды мне сказала: » Ну чего ты тут забыл? Оглянись!»
Девчонки работали упаковщицами на Красноярском Заводе Мед препаратов, на том самом, «Пенициллиновом», запах плесени от которого перехватывал дыхание уже в двух перегонах электрички, а работницы красовались зелёными ногтями — от проросшего насквозь пенициллина. Понятно, что трепонемы свинчивались от одного только дыхания Завода. Но вот грибы на девичьих прелестях вели себя иначе, и не только грибы.
Заснув однажды в кровати ( думаете у каждой сестры — отдельная кровать? Фиг! — Постелей всего две, хозяева и гости падают на ту, что свободна, — кто-то в ночной смене, кто-то бюллетенит «на «Столбах» может — на «сплаве», если обе заняты, укладываемся на полу, не привыкать, дрыхнем в тех же «штормовках», в которых по скалам ползали) заснув однажды в кровати, проснулся от неудобства под подушкой, сунул руку и вытащил какой-то слипшийся до окаменелости комок, резко пахнущий рыбой. Пока, спросонья гадал, что бы это, проснувшаяся рядом Ирка, выдернула комок, махом спрятала , приказав: » Спи!» Вновь был разбужен Галкой, шарящейся у меня в постели:
— Где трусы?
— Какие трусы?
— Мои, рабочие, мне на завод идти, а трусов нет+ .
Рано утром, Галка побежала в поликлинику, «сдавать мазки» для «Санитарной Книжки» работника. Понятно, что подмылась с марганцовочкой, натянула парадно-выходные трусы, а повседневные, рабочие, сунула под подушку.
— А чего там у тебя это, ну, пахнут так?
— А, — это то, да вот, как Сахар изнахратил, так с того лета, да это у всех девок, кто из Сакли, грибок, говорят, воняет только+и чешется.
( Трихомониоз то был, как я сегодня понимаю, отличительный знак «саклинских» .
Сахар, «Абреки», Дуська Волкова. Вот так, не спеша и плавно мы с Вами перешли к главной теме: «Столбы».
Красноярский Горно-таёжный заповедник «Столбы», смотри в Интернете.
Но сейчас я не о скалах и не о Тайге. Столбы — это на много больше! И лучше всех это наверное понимала Елена Александровна Крутовская ( смотрю сейчас на фотографию с млеющей от поглаживаний рысью Дикси на коленях Крутовской, смотрю и плачу). Эсерка и дочь Эсера ( выжившие только потому, что в их доме В.И. Ленин останавливался, книжки читал). Со своим спутником жизни Джемсом Георгиевичем «ушли в «скит»»: всего в десяти километрах от грохота жел .- дороги, от Енисея, от пролетарского Красноярска — на горном Кордоне «Метеостанция» поселились и сохранили кусочек старой доброй России.
С гостеприимством, чаепитием, с тремя тысячами книжек и журналов ( спасённых на этом потерявшемся Кордоне от лап Конторы) — книжки поэтические, весь Серебряный Век в оригиналах. О книжках мало кто знал ( а сколько из них мы, студенты КГУ, запустили потом в «Самиздат», на годы Елена Александровна стала душой и сердцем нашей «самиздатской» компании) — больше, на весь Союз, известна Елена Крутовская своим Живым Уголком — знаменитым «Уголком доктора Айболита» — рукотворным мини-зоопарком, приютом и больницей для пострадавших от людей зверей и птиц.. Не поленитесь, найдите книжечку Е. Крутовская «Дикси» ( Детская Литература, Л. 1984г.) — незаменимо полезную для Ваших внуков, могущих и забыть в современном «сексуальном» мире, что такое любящее Сердце. Город спасается праведником. Так и над заповедником «Столбы» незримо присутствовала аура Свободы свободного сердца Елены Крутовской. Не случайно надпись метровыми буквами «Свобода» на 2-м Столбе, на недостижимой для «органов» крутизне, как бы её не затирали, регулярно обновляется вот уже 105 лет!
Карабкаетесь пешком на «Пыхтун» — шесть километров от асфальта — непрерывный подъём, в гору, в гору, по осыпям и промоинам — вот вершина, площадка «Ух» — дальше уже «Столбы». — Ух! Сбрасываете рюкзак и физически чувствуете, как обрубились позади вас щупальцы, как нечто громоздкое, жуткое, тащившееся позади ( то чудище «обло, озорно огромно, стоглаво и лайя»? — сегодня бы сказали «тоталитарное государство» отцепившись от Вас сползает по склону к дыму и копоти Города.
А перед Вами первобытная свобода моря тайги и скал, от горизонта до горизонта. Ветер доносит дым костра и у Вас отрастают крылья — вперёд! Но этот взлёт, если не удержаться на интеллектуальной высоте Елены Крутовской, — это ещё и падение, провал из сегодняшнего социума в состояние, первобытно родовой общины — всё в человеке и ни куда ни от чего мы не ушли.
Стая приматов вокруг костра, и сомкнувшаяся за костром ночь, и тот родо-племенной быт, в котором «секс» — инструмент подчинения и определения места в иерархии стаи. Вожак получает всё — это то самое феодальное » Священное право господина».
Сахар (тридцатилетний «бомж», как сказали бы, будь то сегодня), но тогда, на тот момент, — вожак стаи, углядел в дыму и искрах костра свеженькое чумазое личико среди своих прокопчённых и потрёпанных подданных, спрыгнул со своего трона и, взяв за руку Галку (тогда ещё 13 — летнюю большеглазую голенастую худышку), увёл от костра в сосняк, вытряхнул из платья и трусов и «сделал женщиной» — «взял и изнахратил, а чего ему?», как говорила Галка. Когда они с Сахаром появились в свете костра, были встречены свистом, смехом, приговорками:
— Была девка — стала баба!
— В лесу раздавался девичий крик постепенно переходящий в женский!
Сахар вернул Галку к костру, дал подзатыльник и натянул на глаза кепку парню, с которым Галка пришла на Столбы ( парень, как бы ничего не замечая, озабоченно деловито выковыривал палкой печёнку — печёную картошку — из золы костра).
— Ну, теперь ты, прогуляйтесь под сенью леса..
И теперь, под свист, смех и хохмы, уже парень, повёл Галку в темноту. Но там, в лесу, вдруг почему-то (» Ну, совсем озверел, будто я виновата!» парень грубо и без подготовки «поимел» Галку в зад, и сделал это же ещё несколько раз и этой, и следующей ночью, раз и навсегда оставив Галкин анус в виде не закрывающегося отверстия с неровными краями. Уже потом, много позже, тиская под кофточкой грудь захмелевшей Галки, парень проговорился:
— Я что дур км., и вокруг каждой избушки группировалась своя стая со своими вождями и легендами.
На слуху «Абреки» и Дуська ( Евдокия Волкова?) — единственная баба — крутой авторитет — в криминальной истории «Столбов». Дуська заранее рисовала траурные рамки на скалах, имена в рамки она вписывала позже. Вспоминается какая-то встреча красноярской милиции с общественностью: большой зал заполнен лохматой молодёжью в выгоревших штормовка — альпинисты, туристы, — на сцене президиум, и милицейский чин отвечает на вопросы:
— Да, товарищи, это факт, прискорбный факт, в Заповеднике «Столбы» поселилась настоящая банда, называют себя «Абреками», грабят, вымогают, насилуют и даже — убивают! Нам они все до одного известны и в лицо, и лично, не сомневайтесь, товарищи, мы их всех выловим и осудим!
Милицейский чин выступает, а «Абреки», вместе с Дуськой, сидят в первых рядах, передают записки в президиум.
Слава «Абреков» оглушительно громка — пол Красноярска ходили в отбеленных солнцем штормовках с нашитой лохматой кисеей ( как у «Абреков» . Вместо верёвок при скало лазании использовали «кушаки». (Дожидаемся 1-го мая, ночью залазим на столб и снимаем десятиметровый матерчатый лозунг, эта полоса красной материи, отстиранная от надписи, многократно простроченная зигзагом на машинке и свёрнутая в жгут, — и есть кушак, лёгкое и прочное средство страхования на скалах), а на ногах были галоши, узконосые, привязанные верёвочками, подошва галош великолепно держит на камне, а узкий носок позволяет зацепиться ногой за еле заметную щель.
Именно такой: в штормовке, подпоясанную кушаком, в галошах -я и помню Галку Третьякову. После той давней «прописки» в «Саклю» Галка осталась в стае: весна, лето, осень ( от снега и до снега) она на Столбах, а начала работать на Заводе — на «Столбах» все выходные и праздничные дни. Туда же привела Галка и сестру Ирину. Как я их нашёл? Или это они меня нашли? Вместе спускались по ночному Пыхтуну, спешили к автобусу, бежали, орали, катились по первому снегу.. и всё-таки опоздали. Вышли к жел.-дор., на товарняке добрались до Предмостной. И я остался до утра в их квартире. Ирка оказалась одна на кровати — меня и положили к ней. Так Ирина стала моей подругой, заодно проводником по «Столбам», по «Мане», наставником по скало лазанию и выживанию в тайге. Как-то я её спросил, как она прошла «прописку» в «Сакле» ?
— Да много их было, всех не запомнишь, и давно, столько лет, сейчас всё по-другому.
С Ирой Третьяковой я впервые поднялся на Кабаргу ( скала такая). Взошёл на «Перья» по Авиатору ( надо же, забыл, или это был подъём на «Митру?» — вот спуск по Шкуродёру — это точно, с «Перьев» — кому любопытно, — см. в Интернете, роскошные современные фото).
«Авиатор» — на десятиметровой высоте, на вертикальной скале узенькая, в полступни, полочка поперёк скалы. Надо пройти по этой полочке, раскинув руки, прижавшись грудью к камню, пройти до края полочки, дальше, за поворотом, продолжение полочки, но с разрывом в метр и чуть выше. Надо оттолкнуться от скалы, крутануться на одной ноге на полочке, взмахнув руками ( авиатор!) переступить за угол камня и поймать другой ногой продолжение полочки, перенести другую ногу и продолжать движение уже раскинув руки и прижавшись спиной к камню.
А внизу, на скале, в рамочке, столбик из фамилий, тех кому не повезло, поймать, переступить, удержаться+ Прошла Ирина, я прошёл. Зачем? Какой смысл — первобытный победный рёв и бой в собственную грудь как в барабан! Свобода от цивилизации оборачивается и свободой от + . Правда, традиционно, на вершинах меня ждала награда, на каждой такой вершине, куда мы забирались с Ириной, мы «занимались любовью» («что бы ребёночек высоты не боялся» . С низу казалось, стоят на вершине две крошечные фигурки, обнявшись, долго стоят, отдыхают наверное. А потом начинают долго спускаться, страхуя друг друга кушаками, спустившись, валятся на щебень и мох без чувств, вымотавшиеся до предела+ .
Заметили — ни разу в воспоминаниях не прозвучало слово «презерватив» — а их и не было. Была — марганцовка. Универсальное средство от всего: от поноса, от ангины, от «залёта», от всех ЗППП. После первого нашего «знакомства» — тогда, на утро, после ночного бега вниз по снежному Пыхтуну, — Ирка оставила меня в кровати, затем вернулась из ванны, и на ухо прошептала:
— Я на платок марганцовки накапала и запихала, спи, все ещё спят, одному тебе приспичило!
Пол-литровая банка с буро-фиолетовым раствором марганцовки всегда стояла на раковине, такая же — за унитазом. Марганцовку брали с собой на Столбы. На смуглых бёдрах Ирки следы марганцовки были плохо заметны, зато белые ноги Галки — постоянно разрисовывались несмываемыми коричневыми подтёками, и ванна девчонок всегда была в тех же коричневых потёках марганцовки. Представляете, как бы я их осчастливил тогда, если бы сообразил рассказать, что пятна от марганцовки легко удаляются и раствором «щавелки», и «перекисью водорода» !
Но никому не отнять у меня той осени на реке Мане, того августа, когда поставили мы с Ирой палатку — вокруг, вёрст на полсотни, — ни души, внизу — река, вокруг лес, листопад, горит костёр, на длинном шесте — один конец камнем привален, другой на рогатине — над костром две кастрюльки — с чаем и супом. Кутаемся в фуфайки, слушаем шорох листвы, скрип веток над головой, молчим.
В 1985 г. довелось мне посетить Красноярск, и встретить .. Ирину. Уже у неё, на квартире, услышал, что разменяли с сёстрами хату на Предмостной, ей — вот эту большую однокомнатную, сделали перегородку, одну половинку сдаёт студентке, она английский учит, ей родители деньги присылают, платит за жильё. На эти деньги и живут все вместе, Ира с дочерью и студентка.
Обстановка — как в той давней «хате» на Предмостной, всё та же банка с буро-фиолетовой жидкостью у раковины, те же бурая ванна и бурый унитаз.. (за минувшие годы мы хотя бы усвоили, что ванна может быть белой, а унитаз — должен быть чистым), те же рваные газетки за трубой унитаза.. И та же, одна кровать и сломанное кресло — постель ребёнка? Вечером вернулась студентка, привела девочку. Опережая меня девочка заявила:
— А ты не мой папа, мой папа сидит в тюрьме !
И закатав руку стала показывать жуткого вида болячку: вся подлокотная впадина до мяса съедена стрептодермией.
— Да я как только не лечила, и ихтиолкой мазала, и марганцовкой присыпала, а у неё болит и болит+
Чуть не взорвался: дура, к врачу сводить не пробовала, или метиленовой синью обработать? Но не успел, услышал:
— А нас ни в садик, ни в поликлинику не пишут, у неё документов нет, вообще никаких — отец ( назвала мне кличку кого-то из столбистов), только откинется и опять сядет, и сейчас на «химии», а я ему ещё и дочь родила! Думала, он человеком станет.
Студентка принесла «ужин» — и вот «это» мы когда-то ели и пили ?
Журчит по стопкам разбавленный спирт — за встречу!
— А я уже трезвенник !
Чокаюсь стаканом с чаем. Обе смотрят непонимающе, вообще.
Девочки выпили, расслабились, Ирка всё та же, только ещё пополнела, вдвое.
А студентка+
Совершенно потухший взгляд, какой-то напрочь застиранный халат, в распахнувшиеся полы — такое же бельё на донельзя худых, раздвинутых бёдрах. Ещё наливают, пьют, ещё. Студентка ежится, как от озноба, прячет руки в рукава халата. Да не » с трассы» ли она, «плечевая» ? Да нет, сочиняю всё.
Хныкающую девчушку кое-как укладывают в кресло. Студентка, шумит водой в ванне. Ира разбирает нашу с ней постель:
— Мы сейчас ляжем, она помоется, и ты к ней пойдешь спать, она согласная, я спрашивала, а мне нельзя, у меня болит, давно болит. А помнишь, как ты мне красиво говорил, стихи читал свои, кто у меня был — только ты свои стихи читал + . Мой с «химии» вернётся, придётся с ней расселяться, на что жить тогда?