Горняшечка

     Кеведа, Борхес, Гонгора — вот три имени, три великих испаноязычных писателя, три мужчины, соблазнивших меня еще в ранней юности и навеки сделавших горячей поклонницей пылкого и романтического испанизма в противовес отвратительному прагматизму тупоголовых америкашек и нелепой расхристанности отечественной жизни. Факультет романских языков в универе был для меня чем-то вроде скита, лекции — формой послуха. Само собой, при таком отношении к делу мои академические успехи выделяли меня на фоне других студиозусов, учившихся ни шатко, ни валко — так, скорее из чувства долга.
      Распределение меня несколько разочаровало: на ранних курсах мнилась мне блестящая международная деятельность, чуть ли не ооновские или дипломатические речи, в крайнем случае — благородные и изящные переводы из Астуриаса или Кортасара. Действительность оказалась скромнее: пришлось работать в обычном патентном институте. Мало того, что скрупулезные переводы сложных технических описаний давали не слишком большой простор для воображения и стилистических изысков, вдобавок я нередко просто изнывала от безделья, ибо иберийцы настолько же бездарны в технологии и технике, насколько изобретательны в любви и изящных искусствах.
      Все же тогда, частенько мучаясь, угрызаясь и даже презирая себя за убого-бескрылый стиль существования, я и представить не могла, что это самый спокойный и безмятежный период моей жизни.
      Все рухнуло буквально в одночасье: грянула перестройка, разползся на лоскутки Союз, и наш патентный институт вдруг стал никому не нужен — собственно, так было всегда, но удивительное наше государство почему-то считало нужным платить нам зарплату.
      Умирало все это хозяйство медленно, крайне неохотно, как бы не веря в неизбежность кончины. Какое-то время большая часть сотрудников еще ходила на работу, а кое-кто из более сообразительных хозяйственников уже активно разворовывал мебель, оргтехнику, через проходную тащили какие-то допотопные диапроекторы. Кучка энтузиастов попыталась было организовать кооператив — через пару месяцев окончательно выяснилось, что приносить доход могут только "англичане" и отчасти "немцы", остальных попросили покинуть лодку. Потом и сама лодка опрокинулась — каждый стал работать на себя.
      Я совершенно не понимала, что делать. Не то, чтобы я буквально умирала с голоду — все-таки существовала мама и ее пенсия, но долг за квартиру рос с устрашающей неуклонностью. Я стала просыпаться по ночам в холодном поту, с гулко бьющимся сердцем. Я стала бояться будущего — ведь оно ничего не сулило. К тому же и мама стала проявлять признаки недовольства и раздражения: несмотря на возраст, она вела довольно интенсивную личную жизнь и дочь-нахлебница становилась все большей обузой и помехой. Пару раз в пылу спора она даже позволила себе бросить фразы типа "не умеешь ничего другого — иди на панель" и тому подобное, но, конечно же, потом страшно переживала свою бестактность.
      Вот в это-то тяжкое время я и заметила в "Рекламе" объявление, которое меня сильно заинтриговало. "Состоятельная супружеская пара срочно ищет привлекательную незамужнюю горничную со знанием испанского языка. Проживание в семье. Звонить по тел…" и т.д.
      В тот же вечер я набрала номер. Мелодичный женский голос на безукоризненном испанском назвал подмосковный адрес и пригласил приехать. Я выпросила у матери деньги на парикмахерскую, надела лучшее платье и на следующий день отправилась в путь.
      Завидев не слишком большой, но очень ухоженный особняк, я вдруг разволновалась. Неужели удача? Хотя бы временная передышка? В что, если я им не подойду? Я почувствовала, что у меня потеют ладони. И почему перед входом стоит машина с какими-то странными номерами?
      Двери открыла стройная рыжеволосая красавица с осиной талией. Меня пригласили в дом, провели в гостиную. Через пятнадцать минут все стало ясно: Коста и Теодолина Касаресы — колумбийские дипломаты, только что аккредитованные в России. Он стажировался в Гарварде, она — выпускница знаменитого Андского университета, защитила диссертацию по культиранизму, обожает Гонгору, и что меня особенно поразило — приходится внучатой племянницей самому Аурелиано Фернандесу Герра-и-Орбе! Казалось, исполняются мои самые дерзкие институтские мечты.
      Еще больше поразила меня сумма, которую Касаресы, не торгуясь, предложили в качестве зарплаты. Наверное, я не смогла скрыть своей радости, потому что Тео вдруг строго подняла свой изящный палец и заметила:
      — Вы нам понравились, Мария, мы берем вас. Но учтите: дом не маленький, работы хватает, вы будете загружены целый день и потому должны будете жить здесь.
      Я поспешно кивнула.
      — И еще одно условие, — продолжала Тео. — Люди мы с Костой старорежимные, из отсталой латиноамериканской страны…
      Я попыталась было протестовать, но она проигнорировала мои протесты:
      — … и потому придерживаемся традиций в отношениях со слугами.
      Меня, конечно, неприятно резануло слово "слуга", но по существу она была права — горничная это именно служанка, прислуга по-испански. Таким всегда и был ее статус в больших патриархальных семьях колумбийских латифундистов. Но что могло означать слово "старорежимные" в моем случае?
      Словно бы отвечая на невысказанный вопрос, Тео сказала:
      — А это означает, что за промахи или упущения мы с мужем не станем, например, сокращать вашу зарплату, а накажем вас запросто, по-семейному. Это понятно?
      — Н-не совсем, — выдавила из себя я.
      — Ну-ну, вы же наверняка читали романы Лугонеса да и других наших писателей!
      — Да, но…
      — А кроме того, вы как и все были когда-то маленькой девочкой, которая иногда шалит, не слушается родителей и тогда — тогда вас наказывали, не так ли?
      Я молча кивнула головой.
      — Вот видите! Но постарайтесь быть исполнительной, обязательной, послушной (по-испански она употребила слово "покорной") — и вы избежите наказания. Понятно?
      Я судорожно сглотнула слюну. Стать служанкой в настоящем, латиноамериканском смысле этого слова! И где? В Подмосковье, в самом сердце России! Я отлично знала, что это означает — тут Теодолина была абсолютно права. Я не только читала, в своем воображении я не раз смаковала пикантные, с жестоким, чисто испанским реализмом описанные сцены. Они влекли, притягивали меня как магнит. Но идти на такое в жизни…
      Мое молчание явно затянулось, и я вдруг с испугом подумала, что Тео может принять неловкую паузу за отказ. Что я буду делать без обещанной зарплаты? Как выкарабкаюсь из долгов, из нищеты? Сколько еще буду сидеть на шее у матери? И не окажусь ли действительно в конце концов просто на панели?
      Поспешно, с излишней горячностью я выпалила:
      — Конечно, я согласна, сеньора! — и тут же почувствовала, что к щекам прилила горячая волна.
      Теодолина едва заметно усмехнулась:
      — Тогда завтра приступай к своим обязанностям, Masha!
      Так начался этот необычный период в моей жизни. Поначалу работа казалась мне не особенно трудной, к тому же я быстро пала жертвой скоропостижной влюбленности — Коста, высокий, смуглый и пылкий, оказался типичным идальго. Мне кажется, я тоже нравилась ему — во всяком случае я частенько ловила на себе его темный, пылающий внутренним огнем взгляд. Естественно, я слегка опасалась, что Тео может приревновать меня к своему красавцу-мужу и это кончится плачевно. Вот почему я была удивлена, когда она словно невзначай предложила мне одеваться "не так консервативно".
      — Что вы имеете в виду, сеньора? — поинтересовалась я.
      — В доме совсем не обязательно носить трусы, — спокойно пояснила она. — В сущности, это даже не принято в тех местах, откуда мы родом. Да и грудь могла бы быть видна по-больше — она у тебя, кажется, хорошей формы!
      Следующим утром я долго крутилась перед зеркалом, впервые не надев бюстгалтер и то застегивая, то расстегивая пуговки на блузке. Потом выбрала в своем довольно-таки скудном гардеробе юбку по-короче и долго стояла в раздумьи с трусиками в руке.
      Из транса меня вывел колокольчик — так, по старинке подзывала меня хозяйка. Оказалось, что она расположилась в гостиной с пачкой пестрых журналов. Увидев мой новый наряд она неопределенно хмыкнула.
      — Нет, Маша, — заявила она после минутного молчания. — Это недостаточно пикантно. Придется мне самой заняться твоим нарядом. Пойдем со мной!
      Я последовала за ней в комнату, которая оказалась чем-то средним между гардеробом и артистической уборной. Целую стену занимало зеркало, перед ним красовались невероятные на мой неискушенный взгляд косметические богатства. Противоположная стена была целиком отдана под всевозможные, весьма экстравагантные наряды.
      Тео порылась среди вешалок и бросила мне отороченный мехом передничек, пояс с розовыми шелковыми чулками и бюстгалтер с открытыми чашечками.
      — Раздевайся! — распорядилась она. — И чтоб я больше не видела этих лохмотьев!
      Я несколько замешкалась. Как-то непривычно было так вот сразу обнажаться в присутствии постороннего.
      — Ну, в чем дело? — прикрикнула Тео.
      Я стала робко расстегивать блузку.
      — Догола, догола! — нетерпеливо подгоняла меня хозяйка.
      Мне не оставалось ничего другого, как полностью раздеться. Под пристальным взглядом Тео, внимательно изучавшей мою фигуру, мне стало не по себе.
      — Превосходные природные данные, — вполголоса заметила она, — но имеется три-четыре лишних килограмма. Ничего, я приведу тебя в форму! А сейчас примерь все это.
      Бюстгалтер плотными кольцами охватил мои груди и слегка приподнял их, оставив почти совсем обнаженными. Куцый передник едва прикрыл волосы на лобке, а пояс с чулками наводил на вполне определенные ассоциации. По сути, теперь я чувствовала себя даже более обнаженной, чем до этого. Я чувствовала себя легкодоступной.
      — Не хотите же вы сказать, сеньора, что я должна ходить в таком наряде, тем более, при мужчине! — воскликнула я.
      — А чем тебе не по душе это одеяние? — прищурилась Тео.
      — Но сеньора, вы же видите — передник ничего не прикрывает. А зад вообще остается голым!
      — Отчего бы ему и не быть голым? — холодно поинтересовалась Тео.
      — Но… Я ни за что в жизни не соглашусь ходить в этом! — воскликнула я.
      Теодолина смотрела на меня с плохо скрываемым любопытством и это как-то сбивало с толку. Потом она выдвинула ящик одного из столиков и вынула оттуда довольно-таки массивную резиновую пластину, прикрепленную к костяной рукоятке.
      — А ведь ты не слушаешься, милая, — тихо проговорила она, легонько постукивая этим странным инструментом по ладони. — Не слушаешься!
      Я как завороженная следила за ее движениями, отметив, что резина покрыта довольно сложным и глубоким узором.
      — Встань-ка вот сюда, — Тео показала на небольшое возвышение в углу, обитое темно-коричневой кожей. — Коленями!
      Внезапно я поняла, что вот сейчас, сию минуту буду впервые наказана. Все во мне воспротивилось этому. Я стояла неподвижно.
      — Вижу, мы упрямимся, — тихо проговорила Тео. — Не можем преступить через самолюбие. Но мне вовсе не нужна самолюбивая служанка! Поэтому выбирай: либо ты сейчас же сделаешь, что тебе велено и нам больше никогда не придется возвращаться к этой теме, либо ты свободна. Считаю до трех. Раз. Два. Тр…
      Пусть бросит в меня камень та, которой довелось оказаться перед таким выбором и устоять. Я слишком хорошо понимала, что при той баснословно высокой зарплате, которую они платят, Касаресы без труда найдут другую, гораздо более покладистую девушку.
      Я подошла к возвышению и опустилась на колени…
      Прямо перед собой я увидела что-то вроде столба, тоже аккуратно обшитого кожей и увешинного разными цепочками и кольцами. Тео наклонилась и ловко защелкнула стальные браслеты на моих запястьях. Такая же участь постигла и мои лодыжки. Тео что-то подтянула и я к своему великому смущению почувствовала, что непреодолимая механическая сила разводит мои ноги в стороны. Легко было представить как я сейчас выгляжу, особенно сзади! Все произошло поразительно быстро.
      — Ты была строптива, Маша, а горничная не имеет права быть строптивой, — назидательно проговорила Тео. — Единственная цель и смысл существования горничной — удовлетворять желания хозяев. Сейчас ты будешь наказана. Тебе понятно, за что?
      — Да, — выдавила я из себя.
      — Для первого раза я хотела дать тебе только пять шлепков, — продолжала Тео. — Но когда я приказала тебе встать в нужную позу, ты не сразу послушалась меня. Поэтому я удваиваю порцию. Понятно?
      — Да!
      — Ты должна сама выкликать удары — если ты собьешься в счете или я хлестну раньше, чем ты произнесешь очередную цифру — удар не будет засчитан. Это ясно?
      — Ясно, — машинально пробормотала я.
      Повисла пауза. В голове у меня был полнейший хаос.
      Вдруг Тео размахнулась и, нисколько не сдерживая руку, опустила свое орудие на мои ягодицы. Раздался оглушительный шлепок и лишь через несколько мгновений до моего сознания докатилась жгучая боль.
      — Раз! — машинально выкрикнула я.
      Тео звонко рассмеялась:
      — Ты опоздала, милая. Этот не засчитан!
      С ужасом я увидела, что она снова поднимает карающую длань.
      — Раз! — торопливо крикнула я.
      Хлясть! — резиновая пластина тяжело опустилась на мои половинки.
      — Два!
      Хлясть! — снова отозвалось ужасное орудие.
      — Три! Четыре! Пять!
      Было что-то глубоко унижающее в том, что мне самой приходилось накликать на себя удары. Сознание противилось этому самонаказанию, ягодицы пылали, я чувствовала, что готова на все, лишь бы дать им хоть минутную передышку.
      Вероятно, именно эта мысль меня и подвела. Перед седьмым шлепком я замешкалась, подсознательно стараясь оттянуть ужасный момент, и он грянул — совершенно впустую! Я страшно разозлилась сама на себя — и невольно пропустила еще один мощный шлепок, заставивший меня буквально заскулись от боли и унижения. Мой зад уже почти онемел, но на сей раз проклятая резина плотно приложилась к одному из самых чувствительных для каждой женщины мест. Отчаянно боясь опаздать и на этот раз, я крикнула:
      — Семь! — и замерла в ожидании удара.
      Но его все не было и не было. Испуганно, недоуменно я обернулась.
      За моей спиной стояла Тео и спокойно улыбалась:
      — Осталось всего четыре. Передохнем? Пусть бедная попка пока вернет себе чувствительность.
      Ждать продолжения было мучительно, тем более, что одновременно я испытывала острый приступ похоти и стыда. Казалось, Тео отлично понимала, что я переживаю.
      — Так и кажется, что самолюбие кроется именно в попке, — со смешком заметила она. — Если хорошенько поработать, его можно выбить за пять минут.
      Она была права: сейчас во мне не было ни грана самолюбия. Было лишь сладострастие униженности, какое-то странное желание пасть еще ниже.
      — Стегни меня! — попросила я, мучительно стыдясь своего желания. — Стегни между ног!
      Тео хихикнула и не двинулась с места.
      — Ну стегни же! Хлестни! — яростно закричала я, максимально прогибаясь, буквально выворачиваясь наизнанку. Не сомневаюсь, что в этот момент мои набухшие половые губы являли собой весьма аппетитную мишень.
      Тео поднялась и голой ладонью влепила звонкую оплеуху этому ждуще приоткрытому ротику. Потом еще и еще.
      Я даже и не пыталась уклоняться от ударов, наоборот — покорно принимала заслуженное наказание. Во мне словно прорвался давно назреваший нарыв. Это было какое-то очищение.
      Наконец, град шлепков иссяк. Ягодицы и ляжки нестерпимо горели, но гениталии, как ни странно, сохранили повышенную чувствительность. Я пребывала в состоянии эйфории и перевозбуждения. Кажется, мое состояние передалось и Тео. Она опустилась рядом со мной на пол и страстно ласкала пальчиками вход, проникая все глубже и глубже, вводя несколько пальцев, ладонь, потом всю руку… Никогда еще не было у меня такого ощущения наполненности, растянутости, натянутости — словно перчатка. Меня вдруг потряс мощнейший оргазм, я почти потеряла сознание, белая вспышка ослепила меня. Ничего подобного я не переживала никогда в жизни.
      Придя в себя, я обнаружила себя уже развязанной, лежащей на полу, а Теодолина сидела рядом и поглаживала меня, приговаривая:
      — Ну вот и хорошо, вот и прекрасно! Из тебя получится просто замечательная горничная. А теперь за работу, милая!
      Я встала, покорно натянула пояс, чулки, бюстгалтер, передник — и пошла заниматься домашними делами, ощущая каждое движение воздуха пылающими ягодицами. Роскошные зеркала бесстрастно отражали впечатавшийся в них богатый узор…
      Невольно я полагала, что преодолев мое первое сопротивление Тео станет наказывать меня при каждом удобном и неудобном случае, просто для собственного удовольствия, однако ничего подобного не произои ощущения, пытаясь разобраться, действительно ли они хотят меня унизить и наслаждаются моим унижением, либо же это все мои совковые домыслы, так сказать, комплексы самолюбивой букашки. Я не могла понять, как можно с одной стороны ни разу не повысить на меня голос, обращаться на изысканно-вежливом кастильском наречии, а с другой — без малейших колебаний, с полным сознанием правоты наказывать как какую-нибудь рабыню. Ситуация казалась настолько необычной и так захватывала меня, что частенько я наблюдала за собой как бы со стороны и это оказывало благотворное воздействие на мою психику. Короче говоря, мне было не только унизительно, стыдно, позорно — но и безумно интересно.
      Теодолина никогда не бросала слов на ветер: у Касаресов должна была быть горничная с идеальной фигурой, поэтому каждое утро мне приходилось заниматься интенсивной гимнастикой под ее строгим присмотром. Это была настоящая работа, с меня сходило семь потов и все упражнения я должна была делать нагишом — опять же, вовсе не для того, чтобы я чувствовала свою униженность или возбуждение, в просто из соображений удобства: так Тео могла лучше оценить ход и результаты занятий, так ей было проще стимулировать мое усердие длинным дрессировочным хлыстиком. Нет, нет, она им никогда не злоупотребляла, но не спускала мне и малейшей недоработки или небрежности. Стоило чуть замешкаться, едва заметно сбросить темп — и обнаженное тело тут же настигал жалящий укус, причем Тео даже не приходилось для этого подниматься из шезлонга — хлыст настигал меня в любом углу небольшого тренировочного зала. Конечно, было безумно унизительно мчаться по кругу, высоко, словно цирковая лошадь, поднимая колени и все время страшась хлесткого удара сзади по ляжкам, но в том ли состояла цель Тео, чтобы вызвать во мне это чувство униженности? Или это был самый короткий путь к идеальным пропорциям? Мои внешние данные действительно быстро улучшались — каждый вечер я изучала себя в зеркале. Я даже не была уверена, портят ли мое тело короткие розовые полоски, оставленные хлыстом — или они делают его более пикантным и возбуждающим? К тому же они так быстро сходили…
      По выходным, если не было срочной работы, Касаресы любили поваляться в супружеской постели. Тогда я самостоятельно занималась домашними делами, стараясь их не беспокоить.
      Однажды меня призвал в спальню звоночек Тео. Супруги явно только что завершили грандиозную любовную битву: Тео лежала на спине широко раскинув ноги с блаженно-сытым выражением на лице, смуглая, густо покрытая курчавыми волосками грудь Косты лоснилась от пота и он тяжело дышал.
      — Принеси полотенце и оботри нас! — распорядилась Тео.
      К этому времени я уже слишком хорошо усвоила, что приказы хозяйки не обсуждаются, их следует выполнять — и мгновенно. Подавив смущение, я вернулась в спальню с полотенцем и наклонилась над Тео — конечно, это получилось инстинктивно: я никогда не решилась бы начать с Косты.
      Хозяйка действительно была вся мокрой. Тщательно протирая ее роскошное тело, я почувствовала, что нежное трение ткани слегка возбуждает ее, увидела затвердевшие соски. Коста лениво, из-под полуопущенных век наблюдал за моей работой. Стараясь не обращать на него внимания, я добралась, наконец, и до густой растительности на лобке Тео. Там, в темной глубине влага буквально хлюпала. Я осторожно промокала это озерцо, боясь причинить неудобство, неловко тронуть перетруженную нежную плоть.
      — Ну хватит, — распорядилась Тео, — сколько можно елозить? Протри ему тоже!
      Сама не своя от смущения, я стала нежно вытирать превосходно вылепленную грудь и плечи мужчины, расслабленно лежавшего передо мной совершенно обнаженным. Мои руки с полотенцем долго в нерешительности кружили вокруг самого главного места, я даже не решалась взглянуть туда, однако я знала, что мне следует как можно быстрее перебороть свое смущение и, собравшись с духом, я все-таки взялась за… за то удивительное, что есть у каждого мужчины.
      Довольно быстро темный член Косты стал поднимать голову, потом твердеть и расти в высоту.
      Теодолина хихикнула:
      — Маша, пососи-как ему!
      Я не поверила своим ушам: как, жена хочет, чтобы я ласкала мужа у нее на глазах? Да еще таким интимным образом?
      — Ну, мне долго ждать? — лениво поинтересовался Коста.
      Я поняла, что не ослышалась, быстро наклонилась и неумело коснулась губами горячей, твердеющей плоти.
      — Святая Мадонна, да ты неумеха! — с досадой воскликнула Тео.
      — Так научи ее, — откликнулся Коста.
      — Забирайся-ка на кровать, милая, — распорядилась Тео. — Встань на колени над Костой и повернись ко мне тем местом, без которого не идет никакое учение.
      Я послушно встала к ней задом, прекрасно понимая, что сейчас воспоследует.
      — Обхвати губами головку! Вот так. Теперь — быстрые круговые движения язычком. Ну, нежнее, легче! Еще! Одновременно двигайся вверх-вниз! Как у нее получается, Коста?
      — Не особенно! — лениво отозвался супруг.
      Он был абсолютно прав: согласованно производить три разноплановых движения одновременно я была совершенно неспособна. Тео, видимо, так не считала. Взяв с ночного столика толстую целлулоидную линейку, она чувствительно щелкнула меня прямо по гениталиям:
      — Старайся, Маша!
      Я невольно дернулась, но тут же выровняла ритм движений.
      — Жахни ей еще, очень хорошо дергается! — рассмеялся Коста. — Тут ее учить не надо!
      Линейка тут же снова опустилась на мои губки. Я попыталась было сжать ляжки, но Тео грозно прикрикнула на меня и я тут же послушно развела их в стороны.
      — Развернись под правую руку! — потребовала Тео.
      И я поняла, что предстоящее неизбежно. Линейка снова свистнула в воздухе, затем еще и еще, и каждый раз я получала словно удар электрическим током.
      — Сильнее и чаще! — бросил Коста. Он начинал тяжело дышать. — Врежь ей, врежь еще!
      Самым трудным было угодить одновременно обоим: интенсивно работать губами и языком и послушно держать мишень так, чтобы Тео было удобно. Неважно, что мишенью было столь чувствительное место, неважно, что он уже буквально горело…
      Неожиданно я поняла, что в звуки ударов вкрались какие-то новые обертоны. Очевидно, их уловил и Коста.
      — Что там хлюпает? — недовольно поинтересовался он.
      — Маша потекла! — деловито пояснила Тео.
      Только тут я осознала, что пребываю в предельном возбуждении и вот-вот кончу, а моя вагина настолько переполнена влагой, что из-под линейки в стороны разлетаются брызги. Я еще успела подумать: что же это за наказание, если оно меня так возбуждает? И тут же поняла свою обычную ошибку: да нет тут никакого наказания, просто Касаресы обнаружили новый механизм удовольствий и запускают его самым простым и эффективным способом — точными ударами линейкой!
      В этот момент Коста оттолкнул мое лицо рукой:
      — Тео, давай!
      Супруга мгновенно вскочила верхом на поднятый мною жезл и началась бешеная скачка. Я стояла рядом и чуть не плакала от злости, обиды, неудовлетворенного сладострастия: они меня просто использовали как секс-игрушку и тут же выкинули! Они до такой степени не видят во мне личности, что нисколько не стесняются сношаться прямо на моих глазах!
      Скачка, наконец-то, подошла к концу. Тео вскрикнула и завалилась набок, Коста тяжко дышал, расслабляясь.
      Хозяйка взглянула на меня:
      — Ну что стоишь? Подрочись, ты же вся мокрая!
      Кажется, с ее точки зрения это был акт сочувствия и гуманности. Но как мне было принять его? Я беспомощно топталась перед огромной супружеской кроватью.
      — Я сказала — дрочись! — уже с легким нетерпением в голосе повторила Тео.
      — Я… Я не умею!
      — Подойди-ка сюда! — поманил меня пальцем Коста. — Раздвинь губы! Шире! Еше! Вот так и держи.
      Я стояла в нелепой позе на широко расставленных ногах, с пальцами, предупредительно разводящими влажные половые губы, и покорно ждала, пока он нашаривал в ящике ночного столика и извлекал оттуда небольшой пластмассовый приборчик на ремешках , а затем ловким движением ввел его мне в вагину, одновременно застегнув на моих бедрах крепления. Включив устройство, он назидательно заметил:
      — Те, кто не умеет, должны тренироваться. Снять этот вибратор ты можешь только с моего разрешения! А теперь — марш, иди работать!
      Здесь, я думаю, не место описывать многочисленные, неостановимые, изнурительные оргазмы, настигавшие меня в тот день в самых неподходящих местах и в самое неудобное время, но во всяком случае я поняла, что хлыст или линейка — вовсе не самые сильные орудия наказания, и что нет ничего сложнее, чем разливать кофе по маленьким фарфоровым чашечкам в преддверии очередной кульминации.
      Моя работа в доме Касаресов шла обычным порядком, лишь иногда перемежаясь мелкими инцидентами. Однако один из них поставил меня в довольно-таки щекотливое положение.
      Коста нередко засиживался на службе допоздна, и тогда Теодолина укладывалась спать одна, в мои же обязанности входило встретить господина внизу, приготовить, если это необходимо, чашку чая или коктейль, возможно — даже помочь раздеться, если дипломат вернулся с приема, на котором предавался обильным возлияниям. В общем, ничего особенного, рутинные обязанности каждой служанки.
      Однажды поздно ночью (фактически — уже под утро) Коста вернулся в особенно хорошем располажении духа и, разумеется, слегка под шафе. Я с трудом выпростала его из длинного плаща, потом долго разматывала шарф. Почти физически я ощутила, что в его нетрезвых мозгах что-то щелкнуло. Не удостаивая меня даже членораздельной речи, он небрежным жестом приказал мне наклониться и широко раздвинуть ноги, затем стал медленно, негнущимися пальцами расстегивать ширинку.
      Я с трепетом ожидала продолжения.
      Не то, чтобы я так уж возражала против близости с блестящим дипломатом, скорее даже я желала ее, мне он нравился как мужчина, восхищал как интеллектуал, но быть взятой таким образом, походя, как какая-нибудь дешевая девка? С другой стороны, можно ли было оказать сопротивление и не быть на следующий же день выброшенной на улицу? Вряд ли, ох, вряд ли…
      Пока я размышляла, Коста вонзил. Ни ласк, ни предварительных игр — счастье еще, что сама по себе ситуация меня сильно возбудила и я была уже мокрой. Он двигался быстрыми, короткими толчками, перемежая их медленными протяжками — явно старался сбросить накопившееся на очередном коктейль-вечере сексуальное напряжение и только. Я терпеливо стояла, ожидая, пока он насытится. Что-то не получалось, он стал раздражаться. Двумя пальцами он постучал по моему крупу. Я обернулась.
      — Двигай тазом, дуреха! — прикрикнул он.
      Я стала извиваться под ним, возможно, слишком сильно — член пару раз выскочил из переувлажненного влагалища.
      — Ослица! — прошипел Коста. — И работай влагалищем!
      Я пыталась массировать его член как могла, но опыта не хватало, и я со страхом чувствовала, что он постепенно раздражается все больше.
      — Разведи ягодицы, дура! — грубо приказал он.
      Я поспешно выполнила приказание.
      — Шире! Шире! — требовал Коста.
      Я растянула половинки в стороны изо всех сил.
      Он удовлетворенно хмыкнул, прицелился — и вонзился во вторую дырочку. Меня трахали в попу! Эта мысль обжигала стыдом, я была убеждена, что подобное мужчины проделывают только с проститутками. С другой стороны, я была сама виновата, что не смогла удовлетворить требования избалованного колумбийца с помощью более приспособленного для занятий сексом органа, и Коста вынужден был воспользоваться более тугим отверстием.
      Пока я предавалась своим обычным размышлениям, Коста вышел на финишную прямую: толчки становились все стремительнее и глубже, член все настойчивее и тверже, да и мое собственное возбуждение нарастало — попка оказалась весьма многообещающим местом. Я уже почти добралась до вершины, когда в заднем проходе у меня взорвался маленький теплый фонтанчик, и Коста быстрым движением извлек свой постепенно успокивающийся инструмент. Я буквально не могла поверить в такое невезение и тупо продолжала стоять с широко разведенными половинками, надеясь на чудо.
      Но чуда не произошло.
      — Долго так будешь стоять, дуреха? Захлопнись! — хохотнул удовлетворенный Коста и ловко щелкнул меня по самой дырочке. Это было так унизительно и обидно, что я чуть не разревелась…
      Собственно, и это можно было бы пережить — я уже научилась снимать напряжение, отчаянно мастурбируя по ночам в своей маленькой комнатке, если бы на следующее утро Теодолина за общим завтраком словно бы невзначай не задала мне вопрос:
      — Маша, мой муж еще не пытался иметь тебя, а?
      Ситуация создавалась угрожающая. Я попыталась тянуть время, чтобы посмотреть на реакцию самого Косты, но его тренированное лицо завзятого игрока в покер оставалось безмятежно-спокойным. Признаться, что он овладел мною накануне? А что, если я его выдам и он разозлится? Скрыть правду? А если он давно уже рассказал жене о своей шалости, и она тут же уличит меня в неискренности? Я хорошо знала, что жестче всего Тео наказывает за ложь…
      — Ээ… Ммм…, — невразумительно мычала я, делая вид, что занята сервировкой. Тео спокойно ожидала ответа. Невольно я посмотрела на ее сильные загорелые руки, покоящиеся на белой скатерти, и как-то интуитивно мне стало ясно, что она при всей своей раскрепощенности ни за что не простит мне нашего с Костой ночного, неподконтрольного флирта, а просто жестоко выдерет меня и выбросит на улицу. Не видя лучшего выхода, я нарочито неловким движением смахнула на стол кофейную чашечку.
      — Ах! — воскликнула Теодолина. — Семейный фарфор!
      Я бросилась на колени собирать осколки, всей кожей ощущая обжигающий взгляд Тео. Мои высовывающиеся из-под скатерти голые ягодицы буквально взывали к немедленному возмездию, я даже специально развела ляжки и прогнулась, чтобы они аппетитно разошлись.
      — Я принесу, дорогая, — услышала я из-под стола спокойный баритон Косты, а затем его удаляющиеся шаги.
      — Те, что по-длиннее! — крикнула ему вслед Теодолина, жестко ставя ножку мне на круп.
      Я прекрасно знала, что она имеет в виду: Коста должен был принести пучок синтетических розог большего размера! Еще несколько секунд мучительного ожидания, шуршание разворачиваемой бумаги — и первый обжигающий удар. О, по-видимому семейный фарфор действительно был дорог сердцу Тео: такой порки я еще не получала. Меня секли безжалостно, с оттяжкой, намеренно доставая в самые нежные места и не позволяя ни на иоту изменить позу. Мой зад быстро покрывался розовым узором, я прогибалась, напрягала мышцы ног, скулила, но не смела скрыться под столом, хорошо зная, что это только продлит выволочку.
      Внезапно зазвонил телефон. Тео взяла трубку и по ее ответам я поняла, что она разговаривает с одной из своих подруг.
      — Что? Да, немного занята. Нет, секу горничную. Эта идиотка умудрилась разбить чашку из того сервиза. Чем? Нет, естественно, по голой! Конечно, стоит как миленькая — знает, что виновата. Поучаствовать? Отчего же нет, это надолго! Только прихвати что-нибудь свеженькое. Нет, розги есть. Крапива? Конечно, подойдет. Жду!
      Она вернулась к столу и на мои покорно подставленные половинки снова со свистом опустились розги.
      Мне хорошо было видно под столом, что Косту сильно возбудила ситуация и вид моего исполосованного крупа, который отражался в зеркале.
      — Пусть эта скотинка пососет мне! — внезапно предложил он.
      — Маша, ты слышала, что сказано? — мгновенно отозвалась Тео.
      — И секи больше между ягодиц, по дырочке! И между ног! — подсказал Коста. — Чтобы она лучше потом прочувствовала крапивку!
      Мне казалось, что вместо того, чтобы целовать член этого предателя, я просто откушу его! Да, теперь я знала, что ждет меня: иссеченный зад и гениталии будут исхлестаны еще и крапивой, причем в экзекуции будет участвовать не только чета Касаресов, но и их изобретательная гостья. Я представляла, что это будут за жгучие ощущения, но в то же время я испытывала и чувство триумфа: мне все же удалось одержать дипломатическую победу над своей хозяйкой, ловко отвлечь ее внимание от опасной темы, сохранить за собой место. Я понимала, что именно сегодня свершился психологический перелом — теперь я смогу здесь удержаться. И хотя впереди меня ждали и приставания Косты, и очередные наказания Тео, и изощренные игры с ее подругами, я чувствовала себя почти счастливой под обжигающими розгами.